Вопрос: В каких же газетах и журналах вы помещали свои статьи о Советском Союзе?

Ответ:…Свои статьи о поездке я поместил в ряде газет, например, «Берлинер Фольскцайтунг»… «Франкфуртер Цайтунг»… «Берлинер Тагеблатт»… «Дортмундер Цайтунг», «Берлин-ам-Морген»…

Протокол допроса Герварта Вальдена, 22 апреля 1941

Обращает на себя внимание, что свои материалы о поездке в Россию Вальден размещает в основном в изданиях, основанных Рудольфом Моссе, которые еще с XIX века считались либеральными. Моссе был большим любителем искусства, имел коллекцию, и Вальден, скорее всего, ранее писал для его издательства художественные обзоры или рецензии.

Книга Герварта Вальдена «В стране большевиков». ОГИЗ «Московский рабочий», Москва — Ленинград. 1931

В 1931 году в СССР была издана тиражом пять тысяч экземпляров книга Вальдена «В стране большевиков». Она представляла собой, что называется, авторизованный перевод на русский, и потому достоверно оценить, в какой степени подвергся редактированию оригинальный текст, к сожалению, уже не представляется возможным. Во многих отношениях опубликованное сочинение оставляет ощущение чего-то искусственного, «неживого», никак не ассоциируясь с присущим Вальдену стилем и чувством юмора.

Предисловие было написано публицистом Давидом Заславским, членом редколлегии газеты «Правда». Несмотря на отчетливо просоветскую позицию автора, Заславский остался им явно недоволен: «Гервард Вальден — не рабочий и не марксист… Герварда Вальдена всего больше интересовали культурные учреждения Советского Союза. Он останавливался преимущественно на них и бегло проходил мимо заводов… читатель получает слишком неопределенные представления… Отсюда и расплывчатость книги»[206].

Франц Зайферт. Рисунок. Журнал «Штурм». Май 1927

Хотя Вальдена действительно влекли к себе музеи, театры, встречи с писателями и художниками — достаточно вспомнить его насыщенные впечатлениями и новыми знакомствами передвижения по Европе, — в самой книге вопросам культуры и искусства отведено предельно мало места. Вероятнее всего, пассажи подобного рода были просто из нее исключены, отчего местами она стала напоминать статистический справочник. По мнению Заславского, «это ряд фотографических снимков, запечатлевших советские учреждения в тот момент, когда их наблюдал автор»[207]. В послесловии сам Вальден говорит о ценности спонтанного взгляда писателя: чтобы понять действительность, нужно начать не с рассуждений (то есть не с марксистской теории, как считал Заславский), а с первоначального ощущения. «Кто осязает, тот хочет видеть»[208]. В этом, собственно, и заключался главный принцип экспрессионизма.

Стилистически наиболее живо выглядит первый очерк «Письмо из Москвы», которого, вероятно, не так откровенно коснулась редакторская рука. Обращаясь к своему визави, некоему «господину советнику», Вальден иронизирует: «Вы, наверное, уже сильно беспокоитесь обо мне. Но не волнуйтесь: я жив, не арестован»[209]. Вспомнит ли он об этой насмешливой фразе в конце жизни? Суть в том, что Вальден вовсе не упомянет о книге «В стране большевиков» на допросе, возможно, полагая, что это может лишь усугубить его положение.

Впрочем, не стоит забывать, его очерки о поездке в Советский Союз были написаны публицистом, уже познавшим цену политической пропаганды. «Вы считаете меня беспристрастным человеком и жаждете услышать от меня правду о СССР. Прежде всего я должен вам сказать, что распространяемые обычно „правдивые рассказы“ об этой стране стоят не больше, чем те „правдивые рассказы“, которые были посвящены в свое время мировой войне»[210].

Другое дело, что, совершив «левый поворот» и пройдя через серьезные жизненные передряги, Вальден в своих очерках спешит публично заявить, что более не имеет отношения к классу собственников: «Мы ведь с вами — не промышленники и не торговцы. Мы можем, следовательно, быть беспристрастными, ибо, в сущности, таким людям, как мы, частная торговля причиняет только убыток»[211]. Звучит как самоирония, если иметь в виду недавнее банкротство его галереи. Но сожалеть об этом Вальден больше не намерен.

Чтобы каким-то образом компенсировать лакуны, образовавшиеся в авторском тексте Вальдена, подвергнутом в ОГИЗе кардинальному редактированию, будет уместно, на наш взгляд, сопоставить опубликованную версию с двумя другими травелогами о Советском Союзе приблизительно тех же лет: «Московским дневником» и очерком «Москва» Вальтера Беньямина, эссеиста, посетившего СССР зимой 1926–1927 годов по заданию журнала Die Kreatur, и заметками Альфреда Барра, молодого искусствоведа и первого директора Музея современного искусства в Нью-Йорке, приезжавшего в Россию в 1927 году в связи с подготовкой диссертации о конструктивизме. Десятилетия спустя их опубликует престижный американский художественный журнал October.

Улица Горького, Москва. Вид от Советской площади в сторону Пушкинской. Около 1930. Музей архитектуры им. А. В. Щусева, Москва

Из всех троих на тот момент Вальден наиболее опытный и маститый автор. Был ли он знаком ко времени своего путешествия в Россию в 1929 году с очерком Беньямина «Москва», нам неизвестно. Легко, однако, уловить несомненную схожесть поэтики их повествований. Оба предпочли «избегать всякой теории», надеясь таким образом «заставить говорить саму реальность»[212].

Оба — уроженцы Берлина, любившие свой город. Москва их поразит своей непохожестью на Берлин и любую другую столицу мира. «С внешней стороны Москва, — напишет Вальден, — город без лица. Московские цари беспорядочно строили в центре города одно здание за другим… по всему городу нагромождено огромное число церквей, которые чрезвычайно затрудняют уличное движение»[213]. Впрочем, он найдет для всего этого архитектурного беспорядка вполне доброжелательное определение, назвав его «романтическим». «В сущности, город называют романтическим, если он заботливо сохраняет все старые недостатки»[214].

Для обоих характерна фрагментарность восприятия Москвы, ее образ распадается на отдельные детали, и тут между текстами Вальдена и Беньямина завязывается отчетливая перекличка. Здешняя реальность воспринимается ими сквозь призму конкретных вещественных подробностей, отчего описания приобретают почти этнографическую точность. «Все еще много стандартного, пролетарского во внешнем виде… Носят или русские меховые шапки, или спортивные шапочки… Обычно их не снимают в общественных местах… Прочая одежда отличается восточным разнообразием. Меховые накидки, плюшевые жакеты, кожаные куртки, городское изящество и деревенская простота перемешаны у мужчин и женщин»[215]. Таково «зимнее» впечатление Беньямина. «Множество прохожих — в типично русском одеянии, — в свою очередь заметит Вальден, — косоворотка и кепка. Женщины — в обычном европейском платье всяческих фасонов. По последней… моде одеты почти исключительно иностранки»[216].

Перспектива улицы Охотный ряд с видом на церковь Параскевы Пятницы. Москва. Фото: Иван Кузнецов. 1928. Музей архитектуры им. А. В. Щусева, Москва

Вид на площадь Красных Ворот с колокольни церкви Трех Святителей, Москва. Фото: Николай Лебедев. 1920–1930-е. Музей архитектуры им. А. В. Щусева, Москва

Площадь Яузские Ворота, Москва. Вид в сторону улицы Солянка на колокольню