Шрифт:
Закладка:
— Склони голову, сволочь!
Провинившийся немедля согнулся, но было поздно: кто-то подставил ему подножку, другой пхнул споткнувшегося в спину, а молодой человек прямо напротив меня не спеша поднялся и, выждав, когда приблизится осужденный, плюнул ему в лицо.
Получив в миски порцию маринованной капусты и паровую круглую булочку-маньтоу цвета дорожного асфальта, осужденные спешили покинуть страшное место, чтобы поесть в одиночестве. Они торопились прошмыгнуть к выходу, но и на обратном пути их осыпали оскорблениями и ударами.
— Смерть дармоедам!
— Нечего кормить уродов и чудовищ!
— Зря еду переводим!
— Уничтожим негодяев по всей стране!..
Проклятия и озлобленные выкрики перемежались торжествующими возгласами:
— Да здравствует великая культурная революция!
— Да здравствует председатель Мао!
Я смотрел на происходящее как на сцену шабаша в театре, не отдавая себе отчета в реальности происходящего. Впрочем, деятельность по перевоспитанию «уродов и чудовищ» не мешала «молодым революционерам» энергично набивать рты рисом, вычищать лапшу из мисок и стучать черпаками по суповым пиалам.
Кто-то вежливо тронул меня за локоть. Повар Ли приветливо улыбнулся:
— А я вас давно ищу! Обед уже готов. Не надо стоять здесь.
— Мне было скучно ждать обеда… — объяснился я на всякий случай.
Самое тихое место в городе — парк Ихэюань в будний день. Тогда гуляют в нем только приезжие, а не пекинцы. Хорошо сесть в лодку на громадном озере, раздеться и загорать на воде. Сами китайцы обычно не загорают. В их саране так много солнца, что люди привыкли прятаться от него, они его не ценят. Китайцам странно смотреть на загорающего иностранца, они смеются, и только немногие молодые люди сбрасывают куртки и майки в ясный солнечный день.
Парк Ихэюань, дворцы и храмы, беседки, мостики, каналы, павильоны — все построено императрицей Цыси, последней самовластной правительницей маньчжурской династии. Строили его сравнительно недавно, можно сказать, что так и не достроили, но в конце XIX и начале XX века здесь работали лучшие зодчие и художники. Во дворце были собраны редкости, сокровища и драгоценности, шедевры прикладного искусства работы лучших мастеров. Ихэюань, с его обширным водным зеркалом и расписанными галереями по набережной, — любимое место отдыха, куда на выходные выезжает трудовой Пекин. Здесь хорошо в любую погоду, даже в дождь, когда, прогуливаясь по галерее, можно из-под крыши любоваться заботливо распланированным ландшафтом озера, арок, островов и златоверхих крыш.
Переплыть озеро в лодке и вернуться обратно занимает два с половиной часа. Лежа в лодке, я наслаждался солнечным утром и царящей на озере тишиной, прерываемой только ревом турбин на соседнем аэродроме. Тихо — это значит, что не слышно барабанного боя и монотонного выкрикивания лозунгов, повторяемых как буддийское заклятие.
За широким озером — причудливый белокаменный мостик с павильоном, прихоть старой императрицы, а потом озеро поменьше, с заливами и полуостровом-холмом, кустами и деревьями у берега, как будто это уже не городской парк.
Лодка скользнула в тень моста, когда сверху меня окликнули по-английски. Студент-китаец в очках и с книжкой перегнулся через перила павильона. Я ответил ему, что я русский, и парень весело сбежал вниз. Я подвел лодку к берегу, мы поздоровались.
Он сожалел, что не может говорить по-русски. Сам он был из Внутренней Монголии, знал монгольский язык, а в Пекине учил сначала русский, потом английский, а теперь испанский. Услышав это, я понял, что преподавание послушно следовало за флюгером китайской политики. Студент жаловался, что, кроме полуродного монгольского, других языков он толком не усвоил, но все же выговорил весьма чисто несколько отдельных русских слов.
Я уже собирался выйти к нему на берег, как сзади послышалось хлопанье весел. В широких белых чесучовых костюмах двое плотных широкоплечих мужчин дружно налегали на весла. Лодка их была обыкновенной, прогулочной, которую каждый может взять напрокат, но шла она у них особенно быстро.
Моего приветливого собеседника как ветром сдуло в кусты. Оттолкнувшись от берега, я медленно погреб вдоль травы, загорая в одиночестве, а вновь появившаяся лодка, не замедляя хода, описала дугу и нырнула обратно под мост, чтобы уйти в большое озеро.
Поплавав вдоль берегов, я не спеша погреб по середине к далекому причалу. И снова меня окликнули. Пожилой человек в обычной синей робе назвался спасателем. Его лодка подошла к моей, спасатель узнал, что я советский, и любезно предложил искупаться в озере. Я отказался: слишком илистой была вода. После прозрачной, чистой воды наших рек, насыщенные лёссом китайские воды казались непривлекательными для купанья.
Но просто поговорить со спасателем, о простых и понятных по-человечески вещах было очень приятно. Он охотно рассказывал, какую рыбу разводят в озере, где и на что ее удят и какие крупные рыбины выросли тут за шестьдесят лет разведения. Рыб отлавливают для лучших городских ресторанов. Но старая крупная рыба умеет избегать сетей. Поймать ее можно только на удочку, однако дело это нелегкое: рыба в озере хорошо упитанна, привередлива, и надо знать, на что она любит брать, а вкусы ее меняются с погодой. Чтобы удить рыбу в парке, надо брать билет и при выходе, если попались рыбины крупнее килограмма, уплатить за вес. Огромное озеро было вырыто человеческими руками для императорского удовольствия и, несмотря на размеры, является мелким. Недавно к нему подвели новый канал, проточной воды хватает, за трое суток вода заменяется полностью…
Из парка я уходил довольным и успокоенным. В старинном квадратном дворике у выхода приятно было выпить холодный компот из кислой сливы или горячий цветочный чай. Старый парк оставался по-прежнему чудесным, столичный город пока еще жил спокойно и только в стенах университетов совершалась «культурная революция».
По университету поползли слухи о самоубийствах. Говорили, что работник разогнанного пекинского горкома КПК утопился в быстрых водах обводного канала, который обновлял воду озера в парке Ихэюань. Слышал я и о том, что преподаватель марксизма-ленинизма, простояв несколько суток у позорного столба перед беснующейся толпой «революционеров», не вынес издевательств и покончил с собой, бросившись в колодец. Но слухи и разговоры — одно, а вот когда видишь такие вещи собственными глазами — совсем другое.
В один из дней, проходя мимо административного корпуса, у входа в который, как это обычно бывало, шел митинг, я насторожился. Оратор обращался к собравшимся с парадной лестницы, как и в
