попыталась взять ее за руку, но Летти не далась. Руби (теперь она видела, по надписи на ошейнике, что это не Скарлет, а Руби) поописывала между ними круги, а затем улеглась, уложив на лапы голову.

– Может… может быть, ребенок поможет?

– Может быть…

Летти знала, что, будь Роуз на ее месте, она с головой окунулась бы в материнство. И сколько историй слышала она о женах, чьи мужья отдалились или пресытились, и тогда эти женщины посвятили себя воспитанию детей, обретя в этом смысл и радость.

Но Летти знала также, что, если она родит ребенка от Берти, то это привяжет ее к нему навсегда. Привяжет как раз в тот момент, когда он заменил ее на кое‐кого другого, поинтересней, поумней, поживее. На кое‐кого, больше похожего на ту, какой она сама была раньше, до тумана, угнездившегося в ее голове, и до страха, поселившегося у нее в сердце.

Она не могла забыть слов Амелии. “Дело не в боли, дорогая моя. С болью ты справишься. Дело во всем остальном. Ты никогда больше не будешь прежней”.

Несколько месяцев назад, приехав домой в Абергавенни (забавно, что она по‐прежнему думает об Абере как о доме), Летти зашла повидаться с Бетан, которая жила по соседству. Та, плача, отскребывала ступеньки на заднем крыльце. У Бетан были дети, девочка-младенец и малыш, который уже пошел, а муж, известный всем пьяница, как раз пропил зарплату и выместил зло на ней. Колени у нее были ободраны до красного мяса, груди тяжко болтались, слезы капали с кончика носа. Ребенок в доме вопил, как сирена скорой помощи во время войны. Грязно-белые пеленки трепались на веревке, отказываясь сохнуть на ледяном ветру.

– Ох, прости, милая, – сказала Бетан, вытирая глаза, когда, подняв голову, увидела Летти, и раздвинула губы в извиняющейся улыбке. – У нас та пора, когда дитю надо дать выкричаться. Хотя знаю, что на слух это похоже на вой банши[14]. – И Летти, тряхнув кудряшками, отступила, теряясь, как реагировать на страдание, крывшееся за улыбкой-оскалом Бетан.

Сама Летти, случалось, думала, что сама она беременности не допустила одним усилием воли.

– Нет. Ребенка я не хочу, – произнесла Летти. Впервые высказала эту мысль вслух. Встретиться взглядом с невесткой она все еще не могла, но слова прозвучали до странности твердо и правильно. – Совсем.

Роуз встала и протянула Летти руку.

– Вставай. Пойдем погуляем.

Уловив эти слова каким‐то сверхъестественным слухом, еще два рыжих сеттера, Скарлет и Мэддер, примчались на лужайку, подскакивая и кружа.

Опершись на ладонь Роуз, Летти встала с травы, только тут осознав, что юбка промокла. Роуз молча, не отпуская ее руки, направилась к дому, а Летти следовала за ней рысцой, чтобы не отстать.

– Тоби! Мы сходим поднимемся на холм, но тебя с собой не зовем!

Сунув в рюкзак несколько яблок и флягу с водой, Роуз перекинула его через плечо, вышла за ворота и двинулась по тропинке.

Летти изо всех сил торопилась за ней, стараясь соответствовать энергичным шагам подруги сначала полем, а потом вверх по холму.

Сердце ее, от спешки затрепетав, вскоре заколотилось. Ярко-зеленые побеги папоротника, по большей части плотно свернутые, кое‐где уже потянулись к свету. Высокие белые облака неслись по небу, поторапливаясь под стать Роуз.

На вершине, отдышавшись и слыша, как в теле бурлит кровь, Летти ощутила вдруг прилив победного ликования. Рассыпанные по Чилтернской возвышенности поселения отодвинулись, ушли вниз, и все, созданное человеком, уменьшилось до размеров игрушечного городка. По узким дорогам катились маленькие автомобильчики; стриженые живые изгороди аккуратно окаймляли съёженные фермерские домики и амбары. Но далее, куда достигал взгляд, вокруг и над всем этим – бесконечное множество оттенков зелени и синевы, которые были до, после и за пределами.

Такого наплыва чувств она давно уже не испытывала. Собственные ее пределы размылись под давлением чего‐то важного, что кроется за всеми вещами, оно теснилось в теле, временном вместилище, и проталкивалось по нему, искало себе выход. Это оно наполняло трепетом, когда голос ее сливался в церкви с голосами поющих; оно настигало, когда в точке предельного блаженства пальцы и губы Берти добивались того, что она сходила на нет. Это огромное, кроткое чувство она испытывала в те дни, когда молилась еще Богу.

“Сейчас снова заплачу”, – подумала Летти, но не заплакала, а вскинула, ловя ветер, руки. Легкие горели, хотя то, саднившее внутри нее, отлепилось после разговора в саду, после ее признания. Высвободилось.

Подруги смотрели, как бегут внизу по земле тени облаков, как пятна света то возникают, то исчезают капризно, подцветив тусклое поле или затемнив лес дымчатой синью. Настал момент, когда Роуз повернулась к Летти. Прочно и твердо положив руки на узкие плечи Летти, поглядела ей прямо в глаза.

– Ничего неизбежного. Это не единственный выход, есть и другие. Посмотри на меня, Летти, я скоро пойду в университет. Новое начало. Новый дом. И плевать на брак. Тоби мне отличный товарищ.

Летти глубоко втянула в себя разгулявшийся ветер, и свежий воздух наконец‐то добрался до легких и внутри ее остудил.

– Я, конечно, твоя невестка сейчас. Но помни: прежде того я была твоим другом. – Роуз сжала ей плечи. – Я знаю, все сложно. Но если тебе что‐то понадобится… Просто приди ко мне.

Глава 13

Июнь 1951 года

Берти скользнул рукой вниз, к талии, тепло ее тела просачивалось сквозь тонкий прохладный шелк. Он придвинулся ближе. Кровать скрипнула.

Она так и осталась лежать, не повернулась к нему. Свела плечи, как крылья, защищая грудь от его руки, которая гуляла вверх-вниз по недвижному, напряженному телу. Не прекратив своих ласк, Берти начал уже толкаться в плотно стиснутый шов ее ног. Задышал прерывисто в самое ухо, вломился там, внизу, и втиснулся внутрь; что‐то было жалкое, гадкое в том, как он шумно сопел рядом с ее сомкнутыми губами.

Выплескиваясь в безучастное тело Летти, Берти содрогался от отвращения к самому себе.

Совет настойчиво вовлекать жену в супружеские отношения, даже если она “ведет себя так, словно ничего такого не хочет”, дал ему приятель, врач по имени Эндрю Апшорт. Как‐то после ужина, за сигарой, Берти как бы между прочим упомянул о затянувшемся… недомогании Летти. О ее безразличии, вялости. О том, как сильно она переменилась, не узнать, просто сама не своя стала. Берти не скрывал от себя, что слишком долго пренебрегал проблемой: все было недосуг, он дописывал свою книгу, отвлекся на заигрывания Марго Бонд, – но дело дошло до того, что пора уже что‐нибудь предпринять.

Он должен вернуться к Летти. Должен ее, свою Летти, вернуть.

В недоброй темноте спальни Берти молча твердил про себя медицинские