Познакомившись с Марго, Берти полагал, что она движется в орбите Стивена Слендера. Стивен был из тех мужчин-маяков, которым довольно было направить луч своего внимания на женщину, чтобы тут же привлечь ее к себе: продавщицы, секретарши, балерина, жена министра… все сдались добровольно, и все быстро были отброшены.

Но однажды в концертном зале Марго поймала взгляд Берти – как раз звучала томительная сарабанда из Пятой сюиты для виолончели Баха. И когда Марго ловила ваш взгляд и удерживала его, тут уж было не отвертеться. Что‐то плотское, сластолюбивое крылось в ее тяжелых веках, в пристальном внимании больших глаз, в том, как припухла под ними кожа.

Берти обнаружил, что всякий раз, когда в течение следующих недель он сталкивался с Марго – причем, безусловно, чаще, чем объяснялось бы простым совпадением, – приглашение, крывшееся в зрительном с ней контакте, или след ее пальцев на руке после того, как она касалась его, чтобы подчеркнуть что‐то сказанное, мигом вгоняли его в смущение и вызывали эрекцию. Ее зрелость – у нее был тихий смех, твердые мнения и вкус к дорогим вещам – заставляла его чувствовать себя мальчишкой. Он даже робел. И к тому ж волосы его рядом с ней то и дело сваливались ему на глаза.

А Стивен усугублял ситуацию и, стоило Марго появиться, всякий раз подталкивал Берти локтем. Стивена это забавляло. Наконец‐то Берти попался! Приятели давно уж, когда дело касалось противоположного пола, посмеивались над его “высокими нравственными установками”.

Мужчины его круга, вопреки всем их прекраснодушным речам о правах женщин, совсем не прочь были усадить официантку к себе на колени или напористо приударить за чужой женой. Берти в таких случаях держался особняком, отстраненно посмеивался, прикрывал так, из вежливости, неодобрение. Он верил, что, прежде чем взяться усовершенствовать мир, нужно поработать над собой, над своим поведением. Верил, что нельзя подобрать человека, использовать его, а потом за ненадобностью отставить просто потому, что тебе так захотелось. Или пренебречь верностью в брачном союзе по той лишь причине, что дела складываются непросто.

Однако ж дела складывались непросто уже довольно давно. По правде сказать, казалось, что границу между трудным и невозможным они уже перешли. Та Летти, в которую был влюблен Берти, скрылась в тусклом тумане, источавшим серое отчаяние, которое накрывало их, усыпляло и умертвляло. Он цеплялся за истинность их любви, но вспоминать минувшее, то головокружение и ту нежность, было больно почти невыносимо.

Мрачное безразличие Летти угнетало, Берти чувствовал себя увядшим, ссохшимся, бесполезным. Восхищение, которым одаривала его Марго, было как солнце – хотелось подставить ему лицо, согреться, вернуться к жизни.

– У меня новая выставка, с которой я просто не знаю, как сладить, – несколько месяцев назад промурлыкала Марго, когда они, выйдя после ужина подышать ночным воздухом, отстали от прочей компании. – Фантастические цвета. Очень… яркие. Но я теряюсь, я понятия не имею, как бы нам их развесить…

– Ну, я не так уж сведущ в искусстве, но, может, вам пригодится еще чье‐то мнение? – Берти сказал это легко, и только слетев с губ и повиснув в воздухе, слова его приобрели значимый, насыщенный вес.

Марго выдержала паузу, как бы желая убедиться, в самом ли деле он признал, что вступает в игру, подтверждает ли, что готов. Затем взяла его за руку, пробормотала: “Что ж, это будет чудесно”, – и переулками повела его к своей галерее.

Они оставались там за полночь, кружа друг вокруг друга столько же, сколько вокруг картин. В конечном счете Берти ушел; на пороге, когда прощались, его пробрало дрожью, это был момент почти невыносимого предвкушения… и все‐таки он заспешил прочь, так и не дотронувшись до нее.

Эта восхитительная сдержанность послужила основой для танца, который они исполняли почти ежевечерне, на публике. Марго выискивала Берти на любой вечеринке, и, благодарный, он погружался в ее компанию, как в горячую ванну. Именно Марго инициировала и все разговоры, и все прикосновения, говорил себе Берти, пешим ходом возвращаясь домой, когда чувство вины прокрадывалось под воротник и манжеты. Это Марго наклонилась к нему в опере и мягким боком так тепло прижалось к его бедру, что смысл итальянской речи стал от него ускользать. Это Марго потребовалось, чтобы он дал ей прикурить, и их лица оказались так близко, что Берти пришлось задержать дыхание.

Но чувства вины явно недоставало, чтобы он положил этому конец. На деле, в моменты мучительной честности признавался себе Берти, осознание того, что хотеть Марго – это плохо, лишь волнующе усиливало сладкий трепет виновности. Мало того, он подсел на адреналин, вскипавший от того, что все происходило на людях, в условиях, когда возможность пойти дальше была благословенно и убийственно невозможна.

Оказалось, ему даже нравится мысль, что в обществе сплетничают: “Было уже у них или нет? Ну как же, уже должно быть, пора!”

Потому что ему льстило, как она изменила представление о нем в глазах прочих.

Марго Бонд, открыто его вожделевшая, придала ему значимости.

Но сейчас, когда она сидела напротив его жены за ресторанным столом, Берти испытывал тошноту. Игра, которой они с Марго баловались, обратилась в реальность.

Берти смотрел на Летти через стол, настаивая, чтобы она встретилась с ним глазами. И когда она повернулась к нему, это – слава создателю! – было так, как если бы между ними открылся старый канал, прямая линия душевного понимания. Своему взгляду Берти постарался придать мягкости, ласковости, он давал понять, что беспокоиться, в общем‐то, не о чем. Затем, протянув руку, аккуратно вытащил из букета, который стоял перед ним, цветок и – удерживая взгляд Летти, чувствуя ее ожидания, – поднялся с места, уповая, что не всем заметно, до чего ватные у него ноги, и подошел сзади к ее стулу.

Склонился, заправил розовую гвоздику ей за ухо, ободряюще, любовно чмокнул в макушку и, спотыкаясь, направился к уборной, чтобы остудить там разгоряченную физиономию, плеснув на нее холодной водой.

Вот и все, подумала Летти, миленько улыбаясь, а изнутри полыхая. Ярость, охватившая ее при этой прилюдной демонстрации вины, в которую Берти ее вовлек, белым жаром раскалила все тело.

Марго Бонд грациозно отвернулась и, глядясь в ручное зеркальце, принялась подмазывать губы.

Стебель цветка мокро скользил по основанию шеи. Летти хотелось сорвать его, швырнуть на стол, или на пол, или в рыжие патлы Марго. Но как ни больно было изображать, что участвуешь в устроенной Берти романтической сцене, отмежеваться, отстраниться от нее означало бы у всех на виду признать, в каком положении она оказалась. Что теперь ей точно известно: мужа