окинуть взглядом пляж, в конце которого была башня. Даже с такого расстояния и высоты можно было увидеть, что она возвышалась над американскими горками. Казалось, она касается серых облаков. Ее останавливала лишь черная туча, поднимающаяся над морем.

Но это была не туча, а столб дыма. И он поднимался от огня, который уничтожал «Добрую надежду».

Я хотел броситься вниз по ступенькам, но понимал, что пока добегу до пристани, будет слишком поздно. Я сел и уставился на катастрофу.

Возможно, то ощущение слежки было плодом моего воображения. И все же отчасти оно было реальным. Я искал Брэнда. Но он нашел меня.

Я не видел его. Не видел его лодку. Я даже не видел, где на широком побережье, тянувшемся на север, она могла быть. Брэнду было негде спрятать ее. Если только там не было бухты. Я не видел его проклятой собаки Саги и не видел Джесс.

Лай Джипа становился все более тревожным, словно он чувствовал то, что не мог видеть.

Рядом с пристанью на песке была выведена надпись. Достаточно большая, чтобы прочитать ее за милю, и достаточно четкая, чтобы разглядеть буквы за дымом погребального костра моей лодки.

Я ЖЕ СКАЗАЛ, ГРИЗ.

ВОЗВРАЩАЙСЯ ДОМОЙ.

Глава 13

Башня

Шесть слов на песке доказывали, что Брэнд умел писать. Но вряд ли он прочитал те же книги, что и я. Иначе он бы ни за что не сжег чужую лодку.

Я думаю об этом теперь, после всего, что произошло. Тогда, сидя в вагонетке американских горок и наблюдая, как горит «Добрая надежда», я словно окаменел. Я чувствовал себя виноватым. И, конечно, испуганным. Я натворил глупостей, и вот чем все обернулось. Я не предвидел этого. Я сорвался в путь без подготовки, один, несмотря на то что папа пытался остановить меня. Но я не послушал его. Я слушал лишь свое сердце и гнев, но не голову. Это было самой большой глупостью. Теперь Бар, Фёрг и папа решат, что я погиб, потому что мне понадобится очень много времени, чтобы вернуться домой без лодки. Даже мама заметит, что меня нет рядом с ней вечерами. Я был уверен в этом. Она почувствует, что я исчез. Что, если семья начнет искать меня? Как они меня найдут? Как нам не упустить друг друга в этом огромном мире? Они могут пострадать из-за меня. Наша семья погибнет. И все по моей вине. Папа был прав, называя меня упрямым и самоуверенным. Брэнд просто украл собаку и немного рыбы. Он был как очередная неприятность вроде бури или болезни. Брэнд был чем-то, что делает тебя сильнее. Нельзя спорить с бурей или простудой. Она тебя не услышит. Проблема просто приходит и уходит.

Но я? Я считал себя умнее всех. И предал свою семью.

Если в жизни и выпадает возможность поплакать, это была одна из них. И мне очень хотелось. Я почувствовал, как к глазам подступили слезы. Горло сжало от сдавленных рыданий, желавших вырваться на свободу. Никто бы никогда не узнал об этом. Даже женщина на полу рядом со мной. Она бы ничего не услышала. Не увидела. Она превратилась в кости, ее глаза и уши давно исчезли. Но я не заплакал. Потому что об этом узнал бы я сам. Потому что папа был прав, и в моем упрямстве был смысл. Но самое главное — слезы ничем бы не помогли мне. Что сделано, то сделано.

Я спустился по ступенькам американских горок не так осторожно, как поднялся, но все равно не стал бежать и рисковать переломом. Ждавший меня Джип притворился, что его больше интересовал пойманный кролик, которого он теперь ел, но когда я взвалил на плечи рюкзак и взял в руки лук, он поднялся и побежал со мной к пристани. Наверное, мне следовало вести себя осторожнее. Брэнд мог устроить засаду и поймать меня. Но особенность всех «наверное» состоит в том, что в них легко застрять и сбиться с пути. А я должен был двигаться вперед.

Почему-то я знал, что Брэнд ушел. Если бы он устроил ловушку, ему бы не пришлось оставлять для меня послание. И все же я продолжил осматривать местность в поиске его рыжих волос, пока шел по плотной земле обратно к пристани. Брэнд давно ушел. Он оставил послание. Ему не нужно было оставаться, чтобы сообщить мне об этом лично.

А еще он оставил мой каяк.

Это удивило меня. Заставило остановиться. Почти заставило забыть все, о чем я только что думал, и расплакаться. Каяк был частичкой меня и моего дома, как «Добрая надежда». Он и починенное весло лежали на песке под оставленной Брэндом надписью.

Это было еще одним посланием. Брэнд сказал, что он не монстр. Для него это было важно. Возможно, он действительно верил в это. Наверное, никто в своих историях не считает себя монстром. Монстры — это лишь вопрос точки зрения.

«Добрая надежда» сгорела до ватерлинии, но по-прежнему извергала черный дым. Она все еще держалась на воде. Парусов не осталось, снасти упали. Ее было не спасти. Огонь уничтожил веревки, связывающие ее с пристанью, и поднялся до расплавленного колеса. Наверное, Брэнд поджег что-то в каюте, чтобы устроить пожар, и скрылся. Судя по запаху паленой резины и нескончаемому черному дыму, это была шина. Мы поджигали старые хрупкие шины, чтобы послать дымовые сигналы в чрезвычайных ситуациях. Эта мысль усилила тоску по дому.

Я долго смотрел на сгоревшую лодку. Не знаю, как долго. Я не помню, о чем думал. Но я помню свои чувства — ощущение пустоты и шаткости. Я чувствовал, что лучше просто сидеть и смотреть, иначе если я встану, ветер унесет меня прочь.

Джип смотрел на меня, все еще держа труп кролика в зубах. Он всегда любил носить пойманных кроликов, как трофеи. Он вылизывал их, будто расчесывал шерсть языком. Иногда это выглядело жутко.

Наконец он заскулил, пытаясь привлечь мое внимание. Шок ненадолго ошеломил и оглушил меня. Джип завилял хвостом и подтолкнул кролика носом в мою сторону.

«Хороший пес, — сказал я. — Теперь нам придется много охотиться».

Я не заметил, как пролетел тот день. Дождь так и не начался. Выглянувшее на небе солнце теперь садилось в новых, жутковатых на вид облаках на горизонте.

Все сушеное мясо, рыба и овсянка сгорели с останками лодки. У меня было достаточно еды на пару дней, и, конечно, у нас был заяц.