к подсвечнику, бросают кусок мяса на расстоянии большем, чем длина веревки, которою она привязана: собака, рванувшись и сделав прыжок, роняет и гасит светильник… Таким образом все они, если не самым делом, то в совести делаются кровосмесниками, потому что все участвуют желанием своим в том, что может случиться в действии того или другого» (гл. 8–9. Хрестоматия, с. 392–394).

Действие, оказанное на читателя силою риторики язычника, используется автором в качестве своеобразного «бумеранга» – служит в конечном итоге поражению языческой аргументации и победе христианской. Аргументы христианина Октавия, отвечающего Цецилию, оказываются имеющими в себе еще бо́льшую силу, убедительность и действенность. Каждое слово языческого обвинения не разрушает, а напротив, усиливает позицию христиан. Чтобы достичь этого, автор употребляет второй методологический прием – определенную логическую схему, которой он пользуется при опровержении каждого из языческих аргументов.

12.2.2. Второй прием автора: обвинения язычников есть обвинения самих себя

Ответы христианина Октавия выстроены по следующей схеме:

– Обвинения против христиан, которые невиновны, внушены демонами;

– Именно вы, язычники, виновны в этих преступлениях (чему приводятся подробные доказательства);

– Христиане даже в мыслях почитают грехом то, что вы, язычники, совершаете на деле.

В основание своей аргументации Марк Минуций Феликс полагает известный духовный закон: несправедливо осуждающий другого человека обвиняет самого себя, свидетельствуя о своих собственных грехах.

«Как несправедливо вы поступаете, когда произносите суд о том, чего не знаете и не исследовали» (гл. 28. Хрестоматия, с. 402);

«Кто же так бессмыслен, чтобы верить этому почитанию? Разве [что только] вы, которые [сами] почитаете целых ослов <…> которые так благочестиво пожираете ослов <…> которые закалаете и почитаете головы волов и баранов, которые, наконец, ставите в храмах богов, представляющих смесь человека с козлом, с лицом льва и собаки? <…> И вы не отвергаете и их священнодействий в честь змей, крокодилов и других зверей, рыб и птиц, из которых если кого-либо убьет кто, наказывается смертью» (гл. 28. Хрестоматия, с. 403);

«Далее изобретатель другой нелепой басни – старается только взнести на нас то, что бывает у них. Это более идет к бесстыдству тех людей, у которых всякий пол совершает любодеяния всеми членами своего тела; где полное распутство носит название светскости; где завидуют вольности распутных женщин, где сладострастие доходит до отвратительной гадости, где у людей язык скверен даже тогда, когда они молчат, где появляется уже скука от разврата, прежде чем стыд <…> О таких и тому подобных бесстыдных делах нам не позволено слушать, и многие считают низким даже защищаться по их поводу. А вы выдумаете на людей чистых и целомудренных то, чему мы и не верили бы, если бы вы сами не представляли тому примеров» (гл. 28–29. Хрестоматия, с. 403);

«Этому никто не может поверить, кроме разве того, кто сам может осмелиться это сделать. Вы, я знаю, бросаете новорожденных детей на съедение зверям и птицам, или же предаете несчастной смерти посредством удушения. Некоторые женщины у вас, приняв лекарства, еще во чреве своем уничтожают зародыш будущего человека и делаются детоубийцами прежде рождения дитяти <…> Что же касается нас, нам не позволено и видеть человекоубийства, ни даже слышать о них; а пролить человеческую кровь мы так боимся, что воздерживаемся даже от крови животных, употребляемых нами в пищу» (гл. 30. Хрестоматия, с. 404).

Эта же мысль, не столь рельефно и ярко выраженная, звучит у св. Иустина Мученика, свт. Феофила Антиохийского (Три послания к Автолику. 3:3–8:15) и некоторых других апологетов.

«Они влекли на пытку слуг наших, или детей, или женщин и ужасными мучениями принуждали их говорить про нас те баснословные действия, которые сами делают явно» (св. Иустин Мученик. Вторая апология. Гл. 12. Хрестоматия, с. 371);

«Стыдитесь, стыдитесь приписывать невинным то, что сами делаете явно; и то, что свойственно вам самим и вашим богам» (св. Иустин Мученик. Вторая апология. Гл. 12. Хрестоматия, с. 371);

«В природе человеческой есть способность различать доброе от худого, и <…> обвиняя нас, которых не знают, в таких действиях, какие называют постыдными, сами [обвинители] находят удовольствие в богах, которые совершали такие [постыдные] дела и ныне еще требуют от людей того же; таким образом, осуждая нас, как будто бы мы делали это, на смерть, или узы, или другое какое наказание, они произносят приговор на самих себя, поэтому для осуждения их не нужно других судей» (св. Иустин Мученик. Вторая апология. Гл. 14. Хрестоматия, с. 372).

12.3. Богословие «Октавия»

«Октавий» есть произведение более художественное, чем богословское. В целом оно следует традиции, заложенной св. Иустином Мучеником, изображая философов «христианами до Христа».

«Пересмотрим, если угодно, учения философов, и мы увидим, что все они, хотя в различных словах, но на самом деле выражают одну и ту же мысль» (гл. 19. Хрестоматия, с. 400);

«Я изложил мнения почти всех философов, которых лучшая слава в том, что они, хотя различными именами, указывали единого Бога, так что иной подумает, что или нынешние христиане философы, или философы были уже тогда христианами» (гл. 20. Хрестоматия, с. 402).

Тема слова и дела, заложенная св. Иустином, получает еще большее и даже принципиальное развитие в «Октавии». Ищущие истину собственными усилиями, исповедующие слова без дел, язычники и философы не способны найти ее; но, убежденный словом и делом христианского дружеского примера, всякий праведный человек неминуемо приходит ко Христу. Такова судьба Цецилия, собеседника Октавия, становящегося в конце произведения христианином. Цецилий побеждает в споре друзей, побежденный Истиной, – таков парадоксальный итог спора.

«[Следует] по тщательном испытании произвести приговор, основываясь не на красоте речи, но на твердости самого дела» (гл. 15. Хрестоматия, с. 397);

«Мы презираем гордость философов <…> Мы представляем мудрость не во внешнем виде, а в душе нашей; мы не говорим возвышенно, но живем так; мы хвалимся тем, что достигли того, чего те философы со всем усилием искали и не могли найти» (гл. 38. Хрестоматия, с. 407);

«Цецилий воскликнул: я от всего сердца поздравляю Октавия, а также и себя самого, и не дожидаюсь решения нашего судьи. Мы оба победили; и я по справедливости приписываю себе победу; ибо Октавий победил меня, а я одержал победу над заблуждением» (гл. 40. Хрестоматия, с. 408).

Отметим примечательный факт, характерный для данного автора: сравнивая философов с христианами, Марк Минуций Феликс подчеркивает внешний характер этого сравнения; между христианами и язычниками лежит, если так можно выразиться, онтологическая пропасть: христиане обладают внутренней цельностью, целостностью мыслей и дел, тогда