Шрифт:
Закладка:
Примечательно, что, возвышаясь над недостатками видения своей богословской школы, свт. Феофил противополагает Лица Святой Троицы и человека: Одни служат источником света (который есть образ благодати, энергии Божией), другой – нуждается в нем. Впоследствии это противопоставление получит особое развитие и значение богословской аргументации у свт. Афанасия Великого, который сделает его совершенно радикальным, противопоставив Бога и тварь как два абсолютно инаковых мира (см. том II нашей «Патрологии»).
«Те три дня, которые были прежде создания светил, суть образы Троицы, Бога и Его Слова и Его Премудрости. А четвертый день – образ человека, нуждающегося в свете» (2:15. Хрестоматия, с. 379).
Образом внутритроического общения и единства является, согласно св. Феофилу, общение и единство человека с человеком.
«Бог… не сотворил обоих [Адама и Еву] отдельно. Но чтобы показать таинство единства Божия, Бог вместе сотворил жену Адама, а также для того, чтобы большая была между ними любовь» (2:28. Хрестоматия, с. 380).
11.3.4. «Богословская акривия» как акцент мысли апологета в его синергийной и экклезиологической оценке внешнего мира
Оценивая внешний мир, святой Феофил акцентирует ту грань, которая символизируется максимой «ложка дегтя в бочке ме да» в противовес идее «христианства до Христа», выдвинутой св. Иустином Мучеником. Несмотря на то, что обе мысли являются ничем иным, как двумя гранями одного целого, впоследствии икономический подход св. Иустина возобладает в церковной мысли и в III веке станет главной движущей идеей в александрийской богословской школе. И в этом вопросе мы видим, как богословские направления «востока» и «запада», взаимодействуя друг с другом и дополняя друг друга, формируют богословие своей эпохи.
«[В том,] что сказано вашими философами… истины не находится ни малейшей частицы, ибо и то, что, по-видимому, сказано ими справедливого, смешано с заблуждением. Как смертоносный яд, смешанный с медом или вином, делает все смешение вредным и негодным, так и их красноречие оказывается напрасным трудом или, скорее, – пагубою для тех, которые верят ему» (2:12. Хрестоматия, с. 378).
Тема 12
Марк Минуций Феликс
12.1. Сведения о жизни
Имя Марка Минуция Феликса, написавшего одну из лучших апологий в защиту христианства – «Октавий», представляет редкий случай в патрологической науке, когда о самом авторе неизвестно ничего или практически ничего. Неизвестны ни годы его жизни (можно дать лишь общую датировку – II век – время, обнимающее собой период апологетов), ни какие-либо иные точные факты. Все, что дошло до нас от этого апологета, – сама его апология.
Несомненно следующее: апология Марка Минуция Феликса являет собой самый первый, и вместе с тем характернейший, образец христианской письменности на латинском языке; таким образом, сам автор стоит у истоков римского (или впоследствии сформировавшегося как явление римо-карфагенского) богословия. Уже следующий, выдающийся христианский латиноязычный писатель Запада, Тертуллиан, в 197 году положит «Октавия» в основу своей более обширной апологии.
12.2. Характеристика апологии «Октавий»
«Октавий» представляет собой отдельный, третий тип апологий (по отношению к апологиям, адресованным императору или частному лицу) – апологию, написанную в форме художественного произведения. В этом отношении «Октавий» есть явление уникальное, нехарактерное, так как практически все прочие дошедшие до нас апологии этой эпохи адресованы конкретным лицам (за исключением немногих, например апологии Тертуллиана, представляющей собою вид отвлеченного трактата).
Жанр «Октавия» – диалог трех друзей, беседа которых облечена в форму судебного спора (характерный образец римского стиля). Христианин (Октавий) и язычник (Цецилий) по очереди высказывают свои аргументы, соответственно, обвинения или защиты христианства, а автору, Марку, уготована роль беспристрастного судьи.
Язык «Октавия» исключительный, следующий лучшим традициям римского красноречия, даже в переводе он обладает большой силой. Марк Минуций Феликс использует вкупе два главных риторико-методологических приема, с помощью которых и решает свою апологетическую задачу.
12.2.1. Первый прием автора: сила и убедительность языческой аргументации
Обвинения Цецилия в адрес христиан традиционны (безбожие, каннибализм и разврат), но производит впечатление колоритный язык этих обвинений, их риторическая убедительность и сила.
«Не следует ли сожалеть о том, что дерзко восстают против богов люди жалкой, запрещенной, презренной секты, которые набирают в свое нечестивое общество последователей из самой грязи народной, из легковерных женщин, заблуждающихся по легкомыслию своего пола, люди, которые в ночных собраниях со своими торжественными постами и бесчеловечными яствами сходятся не для священных обрядов, но для скверностей. Это – люди скрывающиеся, бегающие света, немые в обществе, говорливые в своих убежищах! <…>Удивительная глупость, невероятная дерзость! Они презирают мучения, которые пред их глазами, а боятся неизвестного и будущего; они не страшатся смерти, но боятся умереть после смерти. Так обольщает их обманчивая надежда вновь ожить и заглушает в них всякий страх<…> Эти люди узнают друг друга по особенным тайным знакам и питают друг к другу любовь, не будучи даже между собою знакомы; везде между ними образуется какая-то как бы любовная связь, они называют друг друга без разбора братьями и сестрами для того, чтоб обыкновенное любодеяние чрез посредство священного имени сделать кровосмешением: так хвалится пороками их пустое и бессмысленное суеверие. Если бы не было в этом правды, то проницательная молва не приписывала бы им столь многих и отвратительных злодеяний. Слыхано, что они, не знаю по какому нелепому убеждению, почитают голову самого низкого животного, голову осла: религия достойная тех нравов, из которых она произошла! <…> То, что говорят об обряде принятия новых членов в их общество, известно всем и не менее ужасно. Говорят, что посвящаемому в их общество предлагается младенец, который, чтоб обмануть неосторожных покрыт мукою: и тот обманутый видом муки, по приглашению сделать будто невинные удары, наносит глубокие раны, которые умерщвляют младенца, и тогда, – о, нечестие! присутствующие с жадностью пьют его кровь и разделяют между собою его члены. Вот какою жертвою скрепляется их союз друг с другом, и сознание такого злодеяния обязывает их к взаимному молчанию. Такие священнодействия ужаснее всяких поруганий святынь. А их вечери известны; об этом говорят все<…> В день солнца они собираются для общей вечери со всеми детьми, сестрами, матерями, без различия пола и возраста. Когда после различных яств пир разгорится и вино воспламенит в них жар любострастия, то собаке, привязанной