Моя рука, заносившая чайник на газовую плиту, невольно остановилась. Варя могла узнать об этом только из двух источников: от Леньки и из моего дневника, который я тайно веду с девятого класса. Лучше бы она узнала об этом от Леньки. Я внимательно поглядела на Варю и поняла, что мои худшие подозрения подтвердились.

– Откуда? – зная ответ, спросила я.

– Да, Надечка, оттуда…

– Ты прочитала весь?

– Весь. Но не бойся, я никому ничего не скажу. Кроме того, мне там многое неясно: ты великая шифровальщица.

– Варя, он сам лез! И ничего не было! Ты мне веришь?

Варя потерла лоб:

– Верю, разумеется. Ты меня никогда не обманывала.

Видя мое нарастающее удрученное состояние, Варя обняла меня и предложила:

– Давай считать, что я ничего не читала. А насчет Леньки… Ты моя лучшая подруга, я это знаю. Как и то, что он шляется. Но люблю я его, понимаешь?

После того как мы с Варей попили чаю, она стала мыть посуду, а я пошла на работу. Перед тем как уйти, нырнула незаметно в комнату и достала из съеденного молью валенка дневник. Это была зеленая толстая тетрадь в клеточку. Я быстро сунула ее под кофту и выскочила в общий коридор.

– Пока! – махнула Варе рукой, проходя мимо кухни.

– Ты опаздываешь! – донеслось вдогонку.

Я вышла на улицу и побежала в сторону полуразрушенных сараев, стоявших неподалеку. Там был тупик, скрытый от посторонних глаз, и стихийная помойка. Я дошла до того места, убедилась, что меня никто не видит, достала зажигалку и тетрадь. Ночью шел снег, под утро он прекратился и подул пронизывающий ветер. Зажигалка не хотела высекать огонь, а листы упрямо не желали загораться. Мои пальцы закоченели, я дула на них и продолжала бесполезные попытки уничтожить компромат. Тетрадь от ветра разложилась веером, и я увидела стихи, недавно написанные. Мне стало жаль уничтожать все, и, вырвав несколько страниц и сунув их в карман куртки, я изорвала остальные на мелкие кусочки и кинула на землю. Потом взяла грязную палку и, найдя на помойке пакет с объедками, подтянула его к себе и высыпала на кусочки бумаги.

Вечером пили за встречу, примирение, согласие и мир во всем мире.

Компания собралась обычная: я, Ленька, Варя и Романов. Хорошо выпили. Вдруг раскрасневшийся Ленька стал привязываться:

– А мне Варя сказала, что у нас Надя – писатель.

– Писает? – заржал Романов.

– Писает, писает… А мы, читатели, просим почитать. Хоть что-нибудь… трахательное! – Ленька карикатурно выгнулся и нечаянно расплескал водку.

– Да отвянь ты! – дернула его Варя.

Спиртное шибануло мне в голову и придало смелости. Я, как заправский оратор, встала и с пафосом произнесла вступление:

– Книгу, претендующую на Нобелевскую премию, я пыталась сжечь. Но рукописи не горят! И сегодня побалую вас поэзией.

– Давай, давай! – загоготали Романов с Ленькой, а Варя растерялась.

Я залезла в карман куртки и вынула измятые тетрадные листы:

– Прошу внимания!

Наступила относительная тишина.

– Про любовь! – отчеканила я.

Наверное, любовь прекрасна.

Наверно, что-то неземное

Должно проникнуть в человека,

Чтоб чувство испытать такое.

Я бы могла коснуться краем

Души своей такого чувства,

Но ты и я… Мы твердо знаем,

Что годы детства не вернутся.

– Клево! Давай еще! – захлопали в ладоши Романов с Варей, а Ленька загрустил.

– Слушайте еще. Притча. – Я глубоко вдохнула.

Спешу домой. Вдруг эта ночь

Меня на улице застала.

Она, разлуки, грусти дочь,

В глаза взглянула мне устало.

Тоска на плечи мне легла,

Окутав холодом тревоги.

Я глянула – кругом зола

И пепел на моей дороге.

Я оглянулась – всюду мрак.

Звезда с небес и то укрылась.

Я крикнула: «Не надо так!»

Ночь усмехнулась, зарезвилась.

Смеясь, сказала мне: «Смотри,

Вон там, вдали, огни мерцают.

Там три свечи, и сердца три

Тебя, быть может, поджидают.

Одно из них – сестра твоя,

С пеленок ты за ней ходила.

Другое – мать, она тебя

Когда-то жизнью наделила.

А третье – милый твой отец,

Наставник, добрый твой учитель.

Иди туда, чтоб наконец

Найти тебе свою обитель.

Иди же, время не тяни».

Тотчас последовав совету,

Я побежала на огни

Навстречу маленькому свету.

Мой путь так долог, так жесток,

Но вот стою я у порога:

«Тук-тук, пустите в свой мирок,

Длинна была моя дорога.

Мне одиноко, я дрожу,

Мне холодно, прошу, пустите,

Я долго в темноте брожу,

И если было что – простите».

Но что я слышу… Мать: «Она

Нас предала, позором крыла!

Мы знаем: в темноте она

Одна по улицам бродила!»

Отец: «Простим ей этот грех…

Она, конечно, недостойна…

Ведь, отказавшись от утех,

Гуляла с мраком непристойно».

Сестра заплакала. Она

Родителей своих любила,

Но в то же время я – одна,

И ей меня так жалко было…»

Я закричала. Нет тех слов,

Какими можно оправдаться,

Когда бываешь не готов

Святым и праведным казаться.

«Ведь не нарочно, не со зла, —

Сказала я, – так получилось…

И если б знала и могла,

Такое б вновь не повторилось…

Я шла домой, сюда бежала,

Надеясь, что поймут меня,

Вдруг темнота врасплох застала,

Исход спокойствия и дня.

Я вас звала. Где были вы?

В каком вы месте находились?

Я так ждала, чтоб силы тьмы,

Лишь вас завидев, расступились…»

Моих упреков не желая слышать,

Родители закрыли дверь

Не только в дом. В свои закрыли души.

И правда это. Мне поверь.

С тех пор я не боюсь ночей,

Я лишь гляжу сквозь них устало.

Я – дочь тоски, мой дом – ничей,

На мне