темы, и не Даниэля Дефо, также работавшего в этом жанре, то первые два письма и этнографические материалы для следующих могли быть написаны и обработаны между 1723 (или ранее) и 1725 гг. Таким образом, можно справедливо утверждать, что основной корпус писем (23 из 26) написан между (предположительно) июнем 1725 и мартом 1729 г. (возможно, несколько позже), первые два письма — вероятно, между 1723 (или ранее) и 1725 гг., а последнее письмо появилось не раньше 1737 г.

Итак, полевые исследования капитана Барта вполне могли стать идейной и содержательной основой некоторых положений рапортов генерала Уэйда, хотя и не влияли на публичное обсуждение «Хайлендской проблемы» в Великобритании по крайней мере до 1754 г. Кончина капитана сопровождалась следующими выражениями («Scots Magazine», 1755): «4 января 1755 г. в Лондоне, Эдмунд Барт, эсквайр, некогда агент генерала Уэйда, главный инспектор во время строительства дорог через Хайленд и автор Писем о Шотландии»[246]. Последние были опубликованы в 1754 г. и переизданы в 1755 и 1759 гг., видимо, не случайно совпав по времени с подъемом очередной волны общественных страхов в связи с международной активностью якобитов и угрозой поддержки французского десанта в шотландских горах в свете Семилетней войны[247].

Вместе с тем этнографические штудии капитана Барта обладали определенным административным значением и сами по себе. Во всяком случае, в той мере, в какой они касались его служебных обязанностей в Горной Стране. Границы Горного Края традиционно определялись комментаторами Лондона через пределы распространения социокультурных практик жителей Хайленда, основанных, как полагали, на взаимосвязанных клановой и феодальной системах, формировавших социально-экономический и политический облик гэльской окраины. Конкретизация характерных особенностей их функционирования считалась надежным способом уточнения политической географии и этнокультурной картографии Горной Шотландии. В таком случае сочинения капитана оказываются едва ли не единственным в своем роде примером производства такого колониального знания о Хайленде на уровне первичных наблюдений и выводов. При этом особое значение в вопросе о роли полевых исследований британских чинов в Горной Стране в рамках географического видения «Хайлендской проблемы» приобретает избиравшийся агентом-этнографом аналитический метод.

В первом же письме капитан Барт уверяет: «Я не буду придерживаться порядка или метода, но примусь за параграфы так, как ляжет рука, за исключением тех случаев, когда один факт или обзор естественно произрастает из другого»[248]. Однако при внимательном прочтении писем XIX–XXV, специально посвященных Горной Стране, в них обнаруживается воспроизведение (не копирование, скорее наоборот, если говорить о взаимном влиянии) той же последовательности, стилистики и риторики описания местных реалий, которая отличает цельный и строгий по форме рапорт генерала Уэйда от 1724 г. (клановая система, кровная месть, военное дело у горцев, «черная рента» и даже перечисление «кланов, особенно вовлеченных в грабеж»)[249].

Следовательно, несмотря на вполне однозначное заявление самого автора, имеются все основания утверждать наличие определенного метода и у полевых исследований капитана Барта (в том числе, по описанной Саидом логике взаимного цитирования, характерной для текстов, составляющих тот или иной «колониальный архив»)[250]. Три черты в организации этнографического материала в «Письмах» привлекают в этой связи особое внимание. Автор, во-первых, достаточно ясно определяет пределы познания местных реалий. Реалии, во-вторых, неизменно объясняются традицией. Традиция, в-третьих, иллюстрируется сценой из повседневной жизни в Хайленде, замыкая анализ и возвращая читателя к начальному пункту.

Рамки полевых исследований капитана ограничивались в первую очередь языковым барьером и трудностями культурного перевода: «Очень часто, если ты задаешь вопросы обычным людям здесь или поблизости, они отвечают тебе Haniel Sasson Uggit, т. е. что они не владеют, не говорят на саксонском (или английском). Так они поступают, чтобы избежать проблем, давая… ответы»[251]. Продолжая рефлексировать как профессиональный этнограф, капитан добавляет: «Таким образом, я приступаю к самому трудному заданию, поскольку нравы и обычаи горцев представляют для меня проблему не многим меньшую, чем перевод». Причем в данном случае речь идет о трудностях именно культурного перевода, так как «благодаря словам мы можем получить представление лишь о тех неизвестных объектах, которые обладают неким подобием тому, что мы видели прежде»[252].

Отсутствие эффективного книжного знания в качестве возможного аналитического ориентира предстает в письмах капитана Барта еще одной труднопреодолимой интеллектуальной границей. Если иметь в виду те немногие упомянутые автором «Писем» опубликованные и попавшие к нему в руки травелоги («Описание Западных островов Шотландии» М. Мартина 1703 г. и «Путешествие через Шотландию» Д. Дефо 1723 г.), то, вновь предполагая, что «Хайлендский лиходей» принадлежит перу капитана, «джентльмен на севере Шотландии» мог предложить почтенной публике сведения не менее достоверные и, несомненно, более увлекательные[253]. Неудивительно, что, по мнению Барта, более подходящим названием для упомянутого сочинения Дефо было бы «Путешествие к геральдической службе и резиденциям знати и джентри Северной Британии»[254].

Капитан Барт, как видно, старательно избегал сбора этнографических данных по зависимой переменной и искажения местных реалий собственными ожиданиями, предварительно сформированным образом Горного Края. То, что ряд важных положений рапортов генерала Уэйда совпадает с аналогичным рядом выводов в «Письмах», в этом смысле перспективнее рассматривать не как отражение стереотипов в сочинениях британских комментаторов о Хайленде, а скорее как результат долгой, тесной совместной работы и неизбежного обмена мнениями в «шотландском гарнизоне», в сплоченной армейской среде[255].

С другой стороны, традиция, под которой автор подразумевает нравы и обычаи горцев, на практике оказывалась скорее категорией анализа, чем описываемым в письмах феноменом, скорее концентрированным выражением местной культуры, чем одним из ее аспектов в шотландских горах. Так, феодально-клановая система отношений объясняется в рамках этой аналитической категории. Местные традиции, фольклор и система верований подаются как отдельные статичные этнографические факты, а сам этнограф, таким образом, выступает как творец данной реальности, из многоголосия информаторов, комментируемых им перспектив и этнографических ситуаций выводящий единственно верную интерпретацию той или иной обнаруженной в Горном Крае традиции.

Конструирование этнографических ситуаций в «Письмах», однако, являлось следствием не только привилегированной позиции автора, позволявшей ему представлять, воображать, перемещать в пространстве и времени горцев, Горную Страну и себя в окружении вождей и их клансменов в Хайленде. Имея в виду рамки полевых исследований капитана, «джентльмен на севере Шотландии» общался лишь с горцами, готовыми вступить с ним в диалог лишь о том, о чем они были готовы ему сообщить[256].

При этом переэкзотизация, поиск привычных аналогий и перевод собранных таким образом сведений отражают не только особенности колониального мышления автора. Речь идет о пронизывающей весь корпус «Писем» упорядочивающей логике государства раннего Нового времени, при которой определяемое полевыми исследованиями видение края позволяло соотносить эмпирические наблюдения и предварительные гипотезы о правильном начертании этнографической карты