ранее приобретаемым только через западных имперских посредников. Вторым фактором было решение проблемы долларового дефицита, которое придало Европе и Японии большую коммерческую маневренность и ограничило степень американского влияния на их отношения с Советским Союзом с помощью запретительных списков, разработанных Координационным комитетом по многостороннему экспортному контролю (КоКом)[176].

Но один из этих факторов оказался более важным, чем другой, о чем свидетельствуют постоянные изменения в структуре торговли Советского Союза. В 1955 году почти 80 % советской торговли приходилось на коммунистические страны, 16 % – на промышленно развитые, всего 4 % – на развивающиеся[177]. Декоионизация быстро увеличила долю развивающихся стран в советской торговле, так что к 1963 году она достигла 10 %. Во многом этот рост, конечно, был обусловлен перенаправлением старых каналов поставки стратегического сырья из новых независимых стран напрямую, в обход метрополий. Так, каучук стран Юго-Восточный Азии СССР до деколонизации покупал на голландском и английском рынках. После того как процесс деколонизации был завершен – и дополнен реальным ростом торговых отношений, – доля развивающихся стран значительно не менялась, колеблясь в диапазоне от 10 до 13 % на протяжении всей оставшейся истории Советского Союза[178]. Отражало ли это какой-то естественный предел или повлекло за собой определенное разочарование в результатах торговли с бедными странами мира?

На фоне сокращения западных поставок экспортных товаров колоний в Советский Союз товарообмен между СССР и Западом неуклонно возрастал. Экономист Хэнсон утверждал, что торговлю СССР с Западом можно привести в качестве, вероятно, единственного примера торговли, оправдывающей прогнозы классической экономической теории о повышении производительности. В этом случае действительно речь шла о чистом притоке технологий. Спрос на западные технологии в Советском Союзе, кажется, подтверждает это: импорт во второй половине 1960-х годов вырос на 11,2 %, опережая темп роста внешней торговли в целом [Hanson 2003: 120]. Эти импортируемые технологии обменивались в основном на такие сырьевые товары, как нефть и древесина, – классический рикардианский обмен, основанный на принципе сравнительных преимуществ, который преобладает в торговой практике России и по сей день. К 1970 году, в еще более благоприятных условиях, почти четверть товарооборота Советского Союза приходилась на развитый Запад[179].

Табл. 1. Объем внешней торговли СССР (в млрд руб.), 1938–1970 годы

Источник: [Внешняя торговля за 1970: 8].

В этом контексте, несмотря на создание в 1949 году Совета экономической взаимопомощи (СЭВ), коммунистические союзники Советского Союза находились в менее выгодной позиции. Следует отметить, что торговля внутри СЭВ также росла, но не так быстро, как торговля за его пределами. Причины этого были изложены в блестящей монографии Стоуна «Сателлиты и комиссары». Обращаясь к советским архивным данным и проведя десятки интервью с правительственными чиновниками, участвовавшими в переговорах как в России, так и в Восточной Европе, Стоун продемонстрировал принципы, которыми руководствовались в ходе своей работы участники переговоров, и институциональные слабости, которые мешали Советскому Союзу вести переговоры или даже использовать во имя общего блага свою силу. В борьбе за товарную структуру коммунистической торговли, которая вытекала из логики ее искусственного ценообразования, жители Восточной Европы постоянно обходили советское руководство, обменивая свое относительно переоцененное оборудование на относительно недооцененные советские сырьевые товары. Как следствие, сателлиты «в своей внешнеэкономической деятельности ориентировались на максимизацию советских субсидий, а не на эффективное использование выгод специализации или сравнительных преимуществ» [Stone 1996:239][180]. Более того, советское руководство неоднократно пыталось повысить качество восточноевропейских экспортируемых товаров. Эти попытки, наряду с усилиями по улучшению подотчетности и продвижению общих целей, были эффективно нейтрализованы сателлитами[181]. Далее мы покажем, что системные проблемы такого рода, усугубляемые изначально слабой позицией в международной политике Советского Союза, также использовались другими предполагаемыми союзниками в третьем мире.

Но прежде чем мы пойдем дальше, давайте обратим свой взор на Запад. Торговые отношения с ним были самыми продолжительными, во многом потому, что они максимально соответствовали интересам каждой из сторон, представляли собой комплементарный обмен. Их отголоски можно обнаружить в событиях современной России – подъем российских олигархов в 1990-е годы и выстраивание путинской вертикали власти в XXI веке. Истоки этой продолжительной геополитической и экономической реальности лежали в 1950-х и 1960-х годах, и эта история в значительной степени была затемнена более спорной историей – историей холодной войны. Пришло время восстановить ее.

Медленное движение к конвертируемости

В этой книге утверждается, что способность советского руководства участвовать во внешней торговле в значительной степени зависела от системных факторов, а не от идеологических предписаний. Однако в первой половине 1950-х годов на системные ограничения накладывались последствия институциональной неподвижности и террора сталинской эпохи, влияние которых ощущалось на протяжении всего процесса изменения состава кремлевского руководства. Например, выдвинутое летом 1954 года невинное предложение Министерства внешней торговли о размещении рекламных объявлений об экспортных товарах в газете «Новости» после полуторамесячного обсуждения так и осталось без ответа[182]. В то время, когда обстоятельно обсуждалась рекламная проблема, «Технопромимпорт», ответственный, как следует из названия, за торговлю техническим оборудованием, отстаивал перед руководством свою приверженность курсу эпохи сталинизма. Ведомство отказалось пересмотреть условия продажи советских тракторов греческой фирме даже после того, как стало ясно, что в греческих условиях эти тракторы не будут хорошо работать[183]. Греческая фирма напрямую пожаловалась на незаинтересованность работников «Технопромимпорта» Хрущеву. Подобное обвинение требовало энергичной защиты бюрократического этоса, – излагая суть дела, работники «Технопромимпорта» были вынуждены смиренно представить Политбюро доказательства того, что торговое ведомство соблюдало процедуру, вовремя отвечало на телеграммы и соблюдало соглашение, которое греки сейчас захотели пересмотреть. Для тех, кто пережил сталинизм, процедура и алиби были важнее результатов.

Между тем в середине десятилетия на отношения с наиболее важными торговыми партнерами Советского Союза все еще накладывали ограничения политика и долларовый дефицит. Бреттон-Вудс по-прежнему был проектом, а не институтом и будет оставаться им до тех пор, пока европейские валюты не станут полностью конвертируемыми. Западные правительства все еще вынуждены были тщательно управлять своими долларовыми резервами с помощью строгой системы импортно-экспортных лицензий, валютного контроля и других административных механизмов. Эти ограничения делали сомнительными преимущества от незначительного количества связей, которые были установлены советским руководством с западными правительствами. Оно предпочитало заключать долгосрочные торговые соглашения. Обычно это были трех– или пятилетние соглашения, в которых оговаривался общий объем торговли и ее рост за эти годы. В них также фиксировались объемы основных обмениваемых товаров. Они обеспечивали ту степень коммерческой стабильности и предсказуемости, которая позволяла советскому руководству разрабатывать свои собственные экономические планы. Каждый год делегации двух правительств встречались, чтобы сформировать