Прошлись по магазинам, и тетя Наля купила Оленьке роскошное белье из японского нейлона. Еще Оленьке очень понравились запонки из уральского самоцвета. Она пожалела, что так бездумно потратила деньги, которые мать дала ей на дорогу. В купе ехали военные летчики, они все время приглашали Оленьку в ресторан, угощали всякими деликатесами, а потом у них не осталось денег даже на чай. И угощать стала Оленька. Тетя Наля задержала взгляд на ее лице и купила запонки. Оленька так обрадовалась, что бросилась ей на шею.

На следующий день сходили в краеведческий музей, в библиотеку, зашли на работу к тете Нале в издательство, и она взяла там какую-то папку с рукописью, хотя отпуск у нее еще и не кончился.

Вечером отправились в театр на оперетту, что была в городе на гастролях. Костюмы у артистов были хорошие, и танцевали артисты неплохо, но голоса были слабые. И Оленька заскучала, принялась разглядывать стены и потолок зала, соседей по ряду. А тетя Наля слушала внимательно. Она была очень хороша в своем строгом темном платье с белой вставкой на груди. Оленька заметила: мужчины обращают на нее внимание. И ставшее уже привычным недружелюбие к тетке сменилось ликующей гордостью. Сказала ей:

— А вам нравится, верно?

— Не очень, — неожиданно возразила тетя Наля. — Очень уж у них бедный оркестр. Да и солисты…

Оказывается, тетя Наля заметила все те недостатки, что бросились в глаза и Оленьке. Почему же в таком случае она слушает так внимательно?

— Не будешь же мешать артистам работать, — объяснила тетя Наля.

Она даже припасла с собой два гладиолуса, белый и красный, и вручила их самой молодой танцевальной паре. Оленька видела, каким счастьем озарилось при этом еще совсем детское лицо юной балеринки. Парень отнесся к цветам сдержанно, но и ему не удалось скрыть своей радости. А Оленька опять подумала о тете Нале: хорошо ей, она всегда знает, как поступить!

На следующий день поехали на Байкал. Жить все три дня пришлось не в гостинице, а в какой-то избе, ночевать на чьих-то постелях, застланных овчиной. Правда, тетя Наля взяла с собой простыни. Умывались во дворе из ковша ледяной водой. По вечерам донимали комары. И было довольно свежо. Хорошо, тетя Наля запаслась теплыми вещами. Короче, почище, чем на даче. Однако Оленьку это как-то не огорчало, не задевало. Поразил Байкал. Дышащая прохладой громада воды, скалы, темная сосновая хвоя, куда ни бросишь взгляд. Оленька не знала, на что смотреть, то вскидывала голову к изломанной гряде сопок, то спешила не упустить взглядом прозрачную волну у своих ног, сквозь которую просматривались разноцветные камешки. И что-то зрело в душе, неясное еще, непривычное, чего она не могла бы передать словами. Во всяком случае, это чувство было таким же большим, значительным, как и все тут, на Байкале. Оленька притихла и все отводила глаза от всевидящего взора тетки.

По ночам не спалось. Прислушивалась, как грохочет о каменные валуны байкальская волна, и думала, думала. Обо всем сразу.

Странно! Прожили на Байкале всего лишь три дня и ни о чем серьезном не разговаривали. Пытались ловить удочкой омуля, не поймали, и все же попробовали этой необыкновенной рыбы, испеченной на рожне, угостил старик, местный житель. Карабкались по каменистым тропам в поисках ягод, замирая на месте при виде пышнохвостых рыжих белок, взлетающих по сосновым стволам, слушали по вечерам у костра под звездным небом рассказы бывалых людей-таежников. Но эти три дня словно бы подвели какую-то черту под всем тем, что принесла Оленьке эта поездка.

А в начале последней недели августа она уезжала.

Напоследок тетя Наля приготовила прямо-таки царский ужин с шампанским. Стол был накрыт крахмальной скатертью, в хрустальной вазе также снежно белели астры. Когда пора было уже вставать и браться за чемоданы, тетя Наля проговорила задумчиво:

— Твоя мать просила меня поговорить с тобой. А я вот так и не собралась.

И тут Оленька, помолчав, решилась:

— Тетя Наля, а вы не жалеете? Что ваша жизнь сложилась именно так?

Тетя Наля снова опустилась на свой стул.

— Знаешь, по-другому я, наверное бы, не смогла. Да и о чем жалеть? Твои тетки и дядьки выросли достойными людьми. Это ведь тоже что-то значит. Тем более, что досталось все это не просто, не легко.

Оленька кивнула. Мать рассказывала…

— Помнишь? — спросила тетя Наля, снова поднимаясь:

Стоит жить, чтоб в землю врезать

След поглубже, позаметней.

Чтоб твое осталось дело,

Словно дуб тысячелетний…

Кто это сказал? Муса Джалиль, верно. Ну, вон и машина уже подошла.

На перроне попрощались шутливо. Но когда закопченные пристанционные здания стронулись с места и улыбающееся лицо тети Нали поплыло в окне вагона, Оленька торопливо высунулась из окна. Она поняла вдруг, что не хочет потерять, расстаться навсегда ни с тетей Налей, ни с тем, что окружало тетку и чем она жила, а главное — с теми мыслями и чувствами, что пробудились у нее, Оленьки, за это время, пока она гостила здесь. Даже с теми из них, что причинили ей горечь и боль. Она словно бы очнулась тут от долгого бесчувственного сна…

Рот тотчас же забило ветром. Торопливо глотая его, Оленька крикнула звонко:

— Я приеду!.. Тетя Наля, я вернусь сюда.

И рассмеялась счастливо, испытывая огромное чувство облегчения.

Дождливый ноябрь

1

Девочке море казалось большим ласковым зверем. Его лоснящееся зеленоватое тело все время ворочалось, дышало, прозрачные волны ластились к ее ногам, к черной резинке костыля: правая нога у девочки была короче, носок туфельки едва касался земли. Девочка была худенькая, бледнолицая, с темными, широко распахнутыми глазами. На ее узкой спине лежали две толстенькие косички с голубыми бантами. Из своего нарядного бежевого пальто она уже выросла, туго натянутые чулки едва доходили до подола ее коротенького платья.

Девочка стояла и смотрела на море так долго, что у нее заболело от костыля под мышкой. Тогда она огляделась и пододвинула к себе костылем жестяную банку из-под селедки, перевернула ее и присела, опустив костыль рядом на песок.

Банку выбросило на берег недавним штормом. Еще шторм повалил на пляже несколько грибков и натащил всякого мусора с моря и из-за шоссе, где каких-нибудь недели две назад была стоянка автомашин «дикарей». Теперь «дикари» разъехались, да и большинство курортников — тоже. Оттого, что вокруг не было