ни Оскар, ни я, понятия не имели, как здесь обстоят дела с женским имуществом. Я сильно подозревала, что после обряда в храме не только моя собственность отойдет мужу, но и я сама лишусь права голоса.

-- Давай не будем торопиться. Несколько дней вполне можно подождать с решением. Кроме того, будет время еще обсудить все завтра, как в море выйдем, – я обращалась к Оскару, но похоже Оллу мои слова насторожили. Она перевела удивленный взгляд с сына на меня, а потом снова на него, и спросила:

-- Ты собираешься взять ее в море?

-- Да, вдвоем сподручнее, – спокойно пояснил Оскар.

Олла недовольно покачала головой и несколько робко возразила:

-- Сынок, не женское это дело – в море ходить. Опять же – что в стае твоей скажут?

-- А какая им разница? – Оскар чуть насторожился.

-- Оно, конечно, с помощником-то легче, отец твой тоже первое время брал меня с собой. Только ведь насмехаться начали над ним…

-- Да и пусть насмехаются, я все равно буду делать, как мне нужно.

Я видела, что эта новость Оллу огорчила, но не слишком поняла причину. Переживала ли она за сына, за его репутацию или за возможные конфликты?

Когда мы укладывались спать, я попыталась уточнить, и ответ мне не понравился.

-- Так ведь, деточка, кто может помощников-то с собой берут. Кто брата младшего, а кто и сына подросшего. Оно, понятно дело, вдвоем-то сподручнее, а только вот женщин брать не принято. Начнут насмехаться, слово за слово, дело-то молодое…

-- Вы боитесь, что Оскар подерется? – чем-то мой вопрос, похоже, смутил Оллу. Она долго возилась в кровати, устраиваясь удобнее, вздыхала и молчала. Наконец, повернувшись лицом к стене, глухо ответила:

-- Кто его знает, как оно там будет, а только лучше бы не рисковать. Давай-ка спать – устала я сегодня.

Больше я к ней с разговорами не лезла – явно, были какие-то детали, о которых она просто не хотела говорить.

Утром, после спешного завтрака, мы с Оскаром двинулись по узким кривоватым улочкам вниз, к морю. В дороге полюбопытствовала:

-- Слушай, а чего Олла за тебя так переживает? Ты… Ну, пусть не ты, но раньше этот Оскар что, драться любил?

-- Он, похоже, не только драться любил – усмехнулся Андрей. – Он и бухнуть не дурак был, и на девок зарплату тратил, и мать бил. Думаю, там много чего происходило.

-- Ужас! То-то она теперь с тобой носится, как с писаным яйцом.

-- Его, похоже, и прибили в кабацкой драке. Ну, хорошо или плохо это, только теперь это – мое тело и моя мать. Пойми ты, не могу я ее бросить!

-- Ты с ума сошел?! У меня и мысли такой не было! Они же не виноваты, что так случилось… Ну, ни Олла, ни Нерга…

-- Да, так что нужно в наших планах и ее учитывать – Андрей чуть хмурился – ему явно было не слишком приятно говорить все это.

Дальше шли молча. В какой-то момент, остановившись в проплешине между домами, он сказал мне:

-- Смотри! – я подняла голову и обомлела – настолько фантастически-прекрасное зрелище мне открылось.

В предрассветном утреннем сумраке была отчетливо видна ярко-розовая полоса на горизонте – вставало солнце. Внизу, в просвете между рядами заборов, открывался вид на морской простор. Там, у лодок копошились несколько человек, а часть судов, украшенная белоснежными треугольниками парусов, уже покачивались на волнах.

Балла два-три, не больше на глазок определила я. Набегающие волны выбрасывали клочья кружевной пены на темную дугу берега. А в нескольких километрах от этих скромных рыбачьих лодочек тянулся целый лес мачт – там был порт.

Они, эти корабли, были прекрасны какой-то старинной красотой и грацией. На кончиках мачт развевались разноцветные треугольные вымпелы. Собранные паруса, напоминали пышные рюши и воланы на платье средневековой красавицы. Из-за горизонта показался краешек солнца и позолотил эту удивительную картину.

Одно из таких судов как раз поднимало паруса, уходя в море. На крошечной палубе суетились и что-то делали совсем уж микроскопические люди. И вдруг огромный белый парус раскрылся, как лепесток экзотического цветка при замедленной съемке…

У меня просто дыхание перехватило от этой сказочности, и я невольно вспомнила:

На небе облачный корвет,

Дитя семи ветров,

Плывёт куда-то на рассвет,

Опалово-багров:

Клубы жемчужных парусов

На мачтах золотых,

Меж дебрей вантовых лесов

Серебряно-витых,

И орихалк его бортов

Вскипает, словно брют,

Когда из пушечных портов

Он чествует зарю.

Их свёл и обвенчал эфир,

И рок не изменим,

Покуда существуют мир

И небосвод над ним.

Я читала вслух на русском и единственный человек в этом мире, кто мог понять эту чистую красоту картинки и стиха, молча стоял рядом, чувствуя то же самое…

Мы стояли еще несколько минут, завороженные зрелищем. Наконец Оскар, как бы очнувшись, вздохнул и сказал:

-- Пойдем. Мы и так сегодня опоздали.

Спустившись еще на один ярус, он неожиданно остановился и спросил:

-- Знаешь, не понимаю, как мы здесь оказались, но это ведь лучше, чем вечный сон и небытие?

-- Лучше. И нет в этом нашей вины, не грузи себя, – я прекрасно его понимала.

Мысли о том, что мы заняли чужие тела и «вытеснили» хозяев, похоже, были у нас общими. Не так-то и легко быть «захватчиками» против собственной воли. Чувство вины – сильная штука, как ни крути. Так что его нежелание бросать Оллу я вполне понимала – это, своего рода, «плата» за новую жизнь.

А для меня это решение Андрея – лишнее доказательство его порядочности. Хотя, пожалуй, ему в этом плане даже чуть легче – есть, кому «долг» отдавать. Я вздохнула, вспоминая Нергу, сглотнула комок в горле и поспешила за Оскаром.

Глава 17

Глава 17

ОСКАР

Сегодня мы действительно пришли позже всех. Лодка Сайма уже была метрах в трехстах от берега. Признаться, я был только рад этому – чем-то блондин меня крепко раздражал.

Даже не столько своей хамоватостью и наглостью, сколько не слишком понятными мне намеками на какие-то известные только ему и прежнему Оскару обстоятельства.

Возле хижины сторожа на вбитых кольях осталась только одна сеть – моя. Сложив ее в лодку, я оттолкнулся от берега, и мы вышли в море. Парус у моей посудины был маленький и довольно ветхий. Думаю, что этот сезон он еще выдержит, а