Покупает – и тут же, по обыкновению, приглашает архитекторов и строителей, и перестраивает Гринуэй-хаус, как перед этим «конюшню», под себя. Точно так же, как жена стряпчего Джона Мэйхью в ее пьесе «Свидетель обвинения»: «…прикидывает, как распределить комнаты и какие произвести переделки, обдумывает цвет занавесок, чехлов на мебель и общую цветовую гамму»[19].

Вкусы мужа и жены не совпадают: Макс предпочитает Уинтербрук, его они так и называют – «дом Макса»; Агата – Гринуэй (соответственно, «дом Агаты»).

Чего только в «Зеленом доме» нет: и огромный, сбегающий уступами к Дарту сад с рододендронами, магнолиями и нарциссами, и теннисный корт, и бассейн, и лодочная станция. Здесь ей и дышится, и работается лучше всего, да и места́ – с детства знакомые: проданный Эшфилд находится не так уж далеко.

Впрочем, работается Агате хорошо везде, не только в увитой плющом беседке в Гринуэй-хаус или за столом красного дерева в доме на Шеффилд-террас.

Агата, при всей своей известности, – мужняя жена; куда Макс, туда и она. С Арчи так не получалось: он и в самые счастливые годы их совместной жизни был сам по себе.

Осенью 1932 года Мэллоуэн едет в Ирак – на этот раз в Тель-Арпагиах, что в нескольких милях от Ниневии, к Кэмпбеллу Томпсону. На первое время, не считая рабочих, наняты три человека: повар, мальчик на посылках и водитель грузовика, ирландец Галлахер. В обязанности Агаты входят ведение дневника раскопок и классификация выкопанных фрагментов керамики. Живут Макс и Агата в небольшом доме с садом, на берегу Тигра, в двадцати минутах езды от раскопок. Вот только низкого стола под пишущую машинку у нее нет, пришлось «за целых» три фунта покупать у соседей колченогий стол, за который Агата, как всегда после завтрака, усаживалась со своей пишущей машинкой, жалуясь, что «коленки не влезают». Стол шатался, коленки не влезали, но на качестве рукописи это не отражалось. Вообще, жаловалась «королева детектива» редко, всем оставалась довольна, не зря же говорят: с милым и в шалаше рай.

У «милого» тем временем хорошие новости: он привлек спонсоров (Британский музей, Британская школа археологии в Ираке) и теперь ведет собственные раскопки недалеко от Мосула. Макс и Агата полгода живут в небольшом доме с мраморной верандой и садом, с мальчиком для посылок, чернокожей поварихой необъятных размеров и огромной, свирепой собакой; собака истошно лает всякий раз, как Агата начинает стучать на машинке. Здесь она вчерне дописывает «Неоконченный портрет». Как уже говорилось – свой собственный. И задумывает один из лучших своих детективных романов – «Убийство в Восточном экспрессе». Задумывает под Рождество 1932 года, на обратном пути в Англию из Ниневии, когда описывает в письме мужу свои злоключения. Приводим это длинное письмо почти целиком, оно того стоит:

«Мой дорогой,

вот тебе и хваленый Восточный экспресс! Ну и путешествие! Из Стамбула выехали в сильную грозу. Ночью ехали еле-еле, а в три утра и вовсе остановились. Думали – граница. Встала и обнаружила, что находимся мы невесть где, проводники бегают по вагону и кричат: “Пути затопило!”. “C’est une inondation, Madame, mais nous ne savons rien – mais rien!”[20]

Завтрак в вагоне-ресторане. Бурное выяснение возникшей ситуации. Все пассажиры настроены по-боевому. Пожилая американка, у которой 16 декабря отходит из Шербура пароход “Аквитания”. Смешной, маленький англичанин из Смирны; суетлив и очень интересуется археологией. 85-летний старик с очень забавной женой семидесяти лет с уродливым, но запоминающимся лицом. Думала, они греки, но оказалось – турки, да еще чуть ли не самые богатые в Стамбуле. И еще какой-то молодящийся тип – спешит на конференцию в Будапешт. За одним столиком с турками сидели венгерский министр с женой, оживленно обсуждали по-французски какой-то дипломатический скандал. И две датчанки-миссионерки – и та, и другая ели мало, а говорили и того меньше

Холодно было безумно, зуб на зуб не попадал. Мы сидели, напялив на себя всё, что было с собой, проводник принес мне грелку и порадовал: “Прошлый раз, мадам, мы простояли здесь, именно в этом месте, три недели”. Пассажирам это надоело, рассказал он, и в конце концов они вернулись в Стамбул. Железнодорожные пути размыло в трех местах, в двух – на греческой территории, в одном – на турецкой, кому чинить – непонятно. “C’est un sale pays. Ces gens la ne feront rien”[21].

Миссис Хилтон, американка, кипела от негодования: “Почему они ничего не делают?! В Штатах давно бы уже пригнали автомобили, да что там автомобили – аэропланы!”

В середине ночи вслед за нами к станции подъехал следующий Восточный экспресс, и к нам присоединилось еще пять пассажиров: крупный, жовиальный итальянец, маленький плешивый немец, болгарка, тощий, жуткого вида субъект из Чикаго, по происхождению турок, в оранжевом костюме, с золотой цепью на шее и в ярко-синем атласном галстуке, расписанном конскими копытами. Он тоже торопился на “Аквитанию” и всё время мне подмигивал!!!

После завтрака (уже в Италии) мы решили дать телеграммы, и это несмотря на то, что мрачного вида проводник нас предупредил: “Не дойдут”.

Во второй половине дня нас всех перевели в один вагон, а остальные вагоны отогнали обратно в Стамбул. Старый турок опоздал на конференцию, и его жена хотела вернуться обратно, но старик – он был немного не в себе – не желал сдаваться: “Плевать мне на наводнение! Я выехал в Будапешт, и я туда доберусь!” Достал упаковку сухарей и угостил меня. “Mais mangez donc, Madame![22] Кто знает, когда вы теперь сможете поесть”

В нашем новом вагоне не было ничего. Есть нечего, воды в умывальниках нет, питьевая вода отсутствует. Американка хватилась своего билета в спальный вагон, перспектива проговорить всю ночь с болтливой болгаркой ее никак не устраивала, и она залилась слезами: “Дочь меня успокаивала, всё, говорит, будет хорошо. По Европе я путешествую первый раз – и последний”. Мы все принялись ее утешать, датчанки напоили ее чаем, вылив в чайник остатки питьевой воды из бутылки. Я достала печенье и шоколад, ужасный турок из Чикаго извлек из сумки апельсины и сыр – и болгарка всё это в мгновение ока съела!

Ночь прошла спокойно, если не считать того, что чикагский турок – он занимал соседнее купе – многократно пытался открыть ко мне дверь, и не потому, что замыслил что-то нехорошее, а потому, что решил, что за дверью туалет.

В Белграде нашему взгляду предстали король с королевой, смотрелись они лучше некуда. В наш поезд тут же хлынули детективы, вид у них был в точности такой, как в кино и в театре. Большую часть времени детективы простояли, прислонившись к дверям туалетов, и о том, чтобы воспользоваться уборной, не могло быть и речи.