– Должна признаться, я не в курсе, что здесь практикуется нечто подобное. Как вам известно, я получила это назначение всего за несколько дней до вас, – улыбнулась она.

Голубоватые отсветы светящейся панели бросали на ее задумчивое лицо движущиеся тени. Она повернула голову к собеседнику, ее летящие брови по-прежнему образовывали букву V.

– Вы полагаете, что какой-то старый протокол может иметь отношение к текущему делу?

– Именно так, лейтенант: очень похоже, что наш неизвестный как-то связан с сектой под названием Дети Гайи, и ваш предшественник, капитан Саже, вроде бы пометил некоторые касающиеся их отчеты грифом особой конфиденциальности.

Уже второй раз с ней заговаривали об этой истории с сектой. Сначала Максим, который использовал свое знакомство с сектой как аргумент, чтобы подключиться к расследованию, а теперь Павловски, который почуял нечто странное в манипуляциях Анри Саже.

Ассия знала, что ее предшественник и Максим были тесно связаны – хотя каким образом и по какой причине, она не представляла, – и, если младший лейтенант может помочь ей пролить свет на тайны Максима и в то же время продвинуть расследование, она не видела никаких препятствий к тому, чтобы снять гриф секретности.

В несколько кликов она дала ему допуск к досье.

– Сделано! – с широкой улыбкой возгласила Ассия.

Борис в ответ тоже осклабился. Когда он выходил из кабинета, у него аж желудок свело от нетерпения. Он спешил узнать, что именно хотел скрыть бывший начальник бригады.

Бросив курить, Эмма превратила привычные перекуры в мозговые паузы (так она их называла), и горе тому, кто посмел бы обратиться к ней с любым вопросом, пока она сидела, уткнувшись в сборник кроссвордов. Всем прочим головоломкам она предпочитала анаграммы, благодаря которым умудрялась ненадолго отключаться даже в шумном офисе. В свое время ее перекур длился шесть минут – она провела хронометраж, – и те же шесть минут она отводила теперь новому ритуалу.

Приложение в ее мобильнике, выдав изображение электронных песочных часов, издало мелодичный звук, а секунду спустя аппарат завибрировал.

Нелли, ее прежняя женевская подружка, прислала сообщение.

Лицо Эммы осветилось, и она помчалась к столу Максима.

– Бинго! – вскричала она. – В швейцарских базах есть его отпечатки: скоро мы узнаем, кто такой этот наш неизвестный!

Монсо бросил свой кубик Рубика.

– Она послала мне по мейлу сканы всего, что нашла, – добавила Эмма.

Торопясь сообщить новость напарнику, Максим окликнул его через все пространство:

– Борис! Дело того стоило!

– К вопросу о том, что сколько стоит, – встряла Эмма. – Я задолжала ей кабак за услугу. И будь так добр, раскошелься: в Швейцарии цены охренеть!

Минут через десять у стола Эммы столпилась вся бригада.

Она открыла свою электронную почту, щелкнула по последнему письму и вывела на экран все вложения. Теперь они смогут узнать, кто не давал им покоя вот уже больше двадцати четырех часов.

15

Кристоф Корню.

Отныне у неизвестного было имя. А также возраст: тридцать лет. И еще уголовное досье, поскольку пять лет назад он схлопотал трешку.

– Бинго! – снова воскликнула Эмма. Она повела мышкой вверх, на следующее вложение, и кликнула. – И за что же тебя упекли на три года? – прошептала она.

Нападение с холодным оружием на улице в Невшателе, трое легкораненых, один тяжело. Но эти три года, положенные по приговору, осужденный провел не в тюрьме: суд вынес решение о принудительном помещении его в специализированное учреждение с обязательным ежегодным освидетельствованием.

Борис, склонившийся над компьютером Эммы, теперь выпрямился и запустил руку в свои золотистые волосы.

– Все по местам! Ищем все, что есть во Франции на Кристофа Корню! – пророкотал он. – Эмма, поройся в досье, найди лечебницу, где его держали, и отправь запросы с портретом нашего парня в различные районные учреждения.

Она обернулась, нахмурившись:

– Мы уже отработали все следы, со стороны психиатрии ничего нет… во всяком случае, во Франции.

– Тогда будем шерстить повсюду и найдем все, что только можно найти на Кристофа Корню по эту сторону границы, – повторил Павловски.

Они с Максимом бодрой рысцой разбежались по рабочим местам. Законный срок содержания под стражей таял, как снег на солнце, и действовать следовало быстро.

В помещении следственной бригады установилась относительная тишина, иногда нарушаемая мягкими щелчками клавиатуры. А пока копы, подключенные к делу, рассылали запросы по всем французским административным учреждениям, сам Борис изображал из себя одинокого рейнджера. Как загнанный волк, он непрерывно озирался, дабы удостовериться, что информация, всплывающая на его мониторе, не выдает истинной цели его поисков.

Светловолосый жандарм перебирал различные протоколы и следственные отчеты, заархивированные в электронной памяти. Он использовал ключевые слова «Дети Гайи», чтобы выудить нужное из кучи файлов, заполонивших экран.

Курсор мышки превратился в песочные часы, которые принялись вращаться вокруг собственной оси. Несколько секунд ожидания – и возник результат: полученному запросу соответствовал единственный файл, и подписан он был капитаном Анри Саже.

Боль в желудке с каждым шагом усиливалась. Те несколько миллиграммов морфина, которые ему впрыснули много часов назад, уже давно перестали действовать.

Он еще этого не знал, но его молчание утратило смысл. Теперь, когда выяснилось его настоящее имя, Кристоф Корню перестал быть неизвестным.

Двое жандармов явились в больничную палату, надели на него наручники и велели следовать за ними.

Когда все трое вышли из старого здания больницы, в лицо им хлестнул холод и отвратительный мелкий дождь: тысячи капель наносили им кинжальные уколы.

В отделении Анси подследственного приняли Максим и Эмма. Выждав, пока он вылезет из фургончика, они провели его в камеру. Кристоф Корню вернулся в «холодильник».

– Добро пожаловать домой, – бросил Максим Монсо, поворачивая ключ в замке.

Задержанный вытаращил глаза, его зрачки расширились. Рот искривился, а из горла вырвался звериный крик. Крик, леденящий кровь. Крик ужаса. Он бросился на тяжелую стальную дверь и начал об нее биться.

Дверь содрогалась от грохота, Эмма и Максим, нахмурившись, переглянулись.

Кристоф Корню раз за разом повторял одно и то же:

– Отправьте меня в тюрьму! Я их всех убил!

Максим отодвинул заслонку глазка и пристально посмотрел на задержанного. Глаза у того налились кровью, по лбу струился пот. Максим в свой черед заорал так громко, что перекрыл жалобные вопли:

– Кристоф Корню!

Человек отступил от двери, напряженно глядя на Максима. Казалось, услышав собственное имя, он испытал шок, но по мере того, как он отходил вглубь камеры, уголки его губ все сильнее кривились.

Он покрутился и скорчился, вжимаясь в