такая дочь, чуть младше (девушке на самом деле оказалось двадцать два года). Но не сложилось, и я одна. Мариша не в счет. Мариша – как будто часть меня, живущая отдельно. Так мне кажется иногда. И одновременно Мариша – сама по себе, так мне кажется с годами все чаще и чаще. Есть еще где-то мама, я часто с ней разговариваю, как будто она меня слышит. И я не хочу думать, что за причина, почему она с нами перестала общаться.

Пока не случились всякие события в нашей стране и не закрылись границы, я все собиралась поехать в Австралию и спросить ее напрямую. Год собиралась, два, пять, семь. Сначала совсем не было денег. Потом, когда Мариша вдруг вознеслась и стала региональным министром, что в нашей стране означает достаточно богатый человек, вопрос денег отпал. На такое я бы у Мариши взяла денег. Почему я не поехала, когда была возможность, деньги и границы были открыты? Это вопрос. То было время бурного романа с Сашей, и мы виделись почти каждый день. Потом начались страдания, я пыталась с ним расстаться, а он меня не отпускал – жизнь была наполнена этим.

Наверное, все это отговорки. Просто я боюсь. Я боюсь что-то узнать, что-то, что разрушит мой собственный миф о моей самой лучшей в мире маме, которую я до сих пор люблю, и с которой привыкла разговаривать, хоть она меня и не слышит. Ну и что. Я же знаю, что она мне скажет. Я отлично помню все ее слова. Ее улыбку, быструю, легкую, ее смех, ее ловкую, изящную фигуру, ее руки, с тонкими пальцами, на правой всегда сильно проступала венка, ее светлые волосы, которые убирала назад, и одна-две прядки всегда выбивались, и она очень смешно сдувала их назад. Мне кажется, я стала на нее очень похожа. А Мариша – нет.

Я стараюсь не дружить со своими посетителями. Хотя форма нашего общения очень к этому располагает. Но странное дело – как только с кем-то преодолеваешь некую границу, человек начинает сомневаться в твоих словах гораздо больше, чем когда он пришел к тебе в первый раз «на прием». Как другу или приятелю тебе, может, рассказывают и больше. Но имеют право на свое мнение, на спор, на возражение.

Какой смысл доказывать своё, особенно придя к психологу? Иногда, конечно, ты нигде больше это свое не можешь доказать, кроме как у психолога. Весь остальной мир говорит тебе «Нет!», и только добрый, умный, вдумчивый, равнодушный по сути психолог – вдруг – скажет тебе: «Да, ты прав! Не надо менять свою жизнь, хотя она летит под откос. Не надо менять себя – дело не в тебе. Не надо сомневаться – расставайся с человеком, который довел тебя до такого состояния, ведь дело точно не в тебе! Не надо вдумываться в непростые отношения сына с невесткой – пусть лучше сразу расстанутся. Не надо вдумываться в метания дочки-подростка и искать в них и свою вину. Живи, как живешь, ты во всем прав».

Мы вышли на улицу, я с удовольствием вдохнула свежий прохладный воздух, а девушка неожиданно шагнула в сторону. Это было моей ошибкой – выходить на улицу. Сама не знаю, почему я решила прогуляться с ней. Бледная, не очень здоровая кожа, быстрое дыхание, нервно теребит пальцами шарф – мне показалось, что ей, как и мне, нужно оказаться на свежем воздухе. Я всегда верю в невероятную силу природы – любой, лишь бы она не была сильно испорчена и изменена человеком. И это во мне тоже от мамы.

Я помню, как мы гуляли в любую погоду, она водила нас в парк, в лес на краю города, мы собирали кленовые листья осенью, цветы и землянику – летом, делали снежную бабу зимой и считали дни до настоящей весны в начале марта. А чтобы она быстрей пришла, сбивали сосульки снежками на большой трансформаторной будке в нашем дворе. И когда она не приходила, мама говорила: «Ну вот, Оля сколько сосулек сбила? Семнадцать? А Мариша всего семь… Как весна придет, когда еще столько сосулек висит?»

Я не знаю, почему на меня сегодня так нахлынули воспоминания. У меня иногда так бывает. Я живу и живу, а потом вдруг открывается какая-то дверь в прошлое, в детство, где все было по-другому, и я как будто попадаю туда, где тот день, когда мама уехала от нас, еще впереди, и я ничего о нем еще не знаю.

Я понимаю, что нельзя всю жизнь тащить эту странную историю, надо от нее избавляться. Поэтому я так хочу поехать в Австралию. И поэтому я так трушу. Ведь неизвестно, что я получу взамен этой истории. Что именно мне скажет мама, когда я к ней приеду и скажу: «Привет, мама. Это я, Оля. Прошло столько лет. Теперь ты можешь сказать мне, взрослому человеку, что произошло? Мы не твои дети? А почему мы похожи на тебя? Ты в кого-то влюбилась? Но почему ты потом ничего не написала? Мы ведь были уже взрослые, могли жить сами? Ты плохой человек?» Нет, конечно, разве наша милая, добрая, любящая мама может быть плохим человеком? Как вообще можно жить с ощущением, что твои родители – или один из них, особенно главный, мать, – плохой человек? Наша голова блокирует это, и правильно делает – для того, чтобы душа была здоровой, иначе заболеет и душа, и сама голова, и ко мне такие люди тоже приходят.

Девушка, ее звали Вася, Василиса, все-таки не ушла, и мы с ней потихонечку дошли до парка, покормили голубей семечками, которые у меня всегда припасены для птиц – странная моя привычка, над которой подсмеивался Саша. Почему у меня такое ощущение, что я прощаюсь со своим прошлым? Потому что у меня в жизни появился другой человек, когда я меньше всего об этом думала – совсем не думала.

Вася пообещала мне прийти ко мне еще раз, через два дня. И, конечно, не пришла. Я почему-то знала, что она не придет. У меня был ее телефон, это условие – если ты пришел на консультацию, ты должен оставить хоть один настоящий контакт – почту, телефон. Можешь не оставлять своего имени. Иногда контакт бывает ненастоящий. Но чаще всего люди сами хотят, чтобы я могла спросить их, как у них дела. Телефон она оставила ненастоящий. Имя, скорей всего, тоже придуманное.

Я поискала в Сети девушку по имени Василиса, живущую в нашем городе, и не нашла. Я очень хотела знать, как у нее дела, стала ли она избавляться от ребенка.

В очередной раз я ругала себя за то, что недостаточно твердо и уверенно разговаривала, ни в чем не убеждала. А как я могу убеждать в том, в чем сама не уверена? Рожать от человека, которого больше не любишь? Делать второй аборт до родов? Да, некоторые делают и пять. А некоторые и после первого родить не могут. Как я могу что-то советовать? Степень кандидата наук в данном случае мало прибавляет уверенности в подобных житейских ситуациях.

Мой совет был – прийти ко мне с другом, если он согласится. Или хотя бы попробовать в следующий раз сказать, что именно перестало в нем нравиться. Я понадеялась, что это скачки настроения беременных. И что она не станет избавляться от ребенка. И как обычно, всю вину вообще за все взяла на себя. Люди мне не говорят, как их зовут, не оставляют своих телефонов и адресов, а я мучаюсь, переживаю, что происходит у них в жизни. Но я дала себе слово – как только я перестану мучаться, я уйду преподавать. Вот где точно не надо тащить ничью вину и чувствовать себя постоянно виноватым. Ставить тройки платным студентам, с трудом говорящим на родном языке, чтобы они продолжали весело или просто лениво времечко вести на нашем не самом нужном миру факультете, и те же тройки, положительные оценки, иностранцам, которые тоже теперь есть у нас в университете, Саша был как раз один из инициаторов заключения договоров с китайским университетом.

Эти милые дети, похожие на инопланетян, иногда стараются учить наш сложнейший язык, коверкают его, путая «р» и «л», «б» и «п», иногда совсем не стараются, живут здесь в своем коконе, никак не соприкасаясь с нашей действительностью – говорят на своем языке, общаются только со своими и по телефону с родителями, заказывают свои продукты, смотрят свои фильмы, слушают