последовал за ним, а немного погодя и Люциан, бессовестно бросив Лаванду, направился в сторону, где они оба скрылись. Даже будучи пьяным он понимал, что Эриас никогда бы добровольно не оставил его, а значит, случилось нечто невозможное, повергающее в шок. Учитывая, какие отношения складывались у стража и достопочтенного божества, эти двое явно ушли не веселиться, а убивать друг друга. А уж если Эриас забыл про Люциана, вероятность того, что он был взбешен, повышалась многократно. Захмелевший разум уже в красках представил кровавое месиво и грядущую катастрофу, заставляя быстрее идти по чужим следам, чтобы помешать.

На мир уже опустилась ночь, и стоило покинуть поляну, как вокруг сгустилась тьма, которую рассеивал лишь свет звезд и полной луны. Люциан не заметил, как вернулся в их дом, даже не задумался о том, почему Эриас и Хаски решили драться именно здесь. Он почувствовал их присутствие и пересек коридор, держась за стенку, потому что голова сильно кружилась. Остановившись возле нужной комнаты, кое-как открыл двери и уже приготовился разнимать товарищей, но представшая перед глазами картина заставила его замереть на месте и перестать дышать.

Их положение вполне могло сойти за начало драки – Хаски был прижат к стене, а Эриас сжимал пальцами его горло, – вот только лица их были слишком близко к друг другу.

Глаза Люциана расширились. Опьянение словно смыло водой. Он тут же ушел, закрыв за собой дверь так же бесшумно, как перо приземляется на землю. Пораженный увиденным, он влетел в свою комнату и замер посреди полупустого помещения, не зная, что делать дальше. Мысли путались и мешали ему осознать случившееся и придумать этому логическое объяснение.

Люциан шумно выдохнул и устало потер лоб. Лунный луч, пробиваясь сквозь не зашторенное окно, освещал его лицо. Он даже не услышал, как дверь позади него скрипнула, впуская постороннего. Кто-то подошел к нему и обнял за талию, а прохладные губы почти коснулись его разгоряченной шеи, но Люциан быстро выскользнул из чужих объятий и отскочил в сторону. Его движения были столь быстрыми и бесшумными, что Лаванда даже растерялась и не сразу сообразила, куда испарился объект ее влечения. Она пошарила руками в пустоте, а потом огляделась и наконец заметила Люциана в углу.

Владычица Неба глупо улыбнулась ему и, шагнув навстречу, кокетливо произнесла:

– Ты обещал мне свидание, а в конце каждого свидания причитается поцелуй.

– Это не входило в условия сделки.

– Это входит в условия каждого свидания, – хихикнула Лаванда и снова протянула руки, пытаясь схватить Люциана за ворот, но тот перехватил ее маленькие ладони и удержал на расстоянии.

– Не пытайся меня поцеловать, этого не случится, – строго сказал он.

– Если я хочу, чтобы что-то случилось, это случается.

Лаванда вырвалась из его хватки. Она была шустрой, а ее навыки совершенствования – впечатляющими, и они с Люцианом обменялись сотней ударов, прежде чем снова заговорить.

– Ты пьяна и не ведаешь, что творишь, – сказал он между защитой и нападением.

– Я пьяна и поступаю так, как велит сердце.

Лаванда подскочила к нему, пытаясь прильнуть своими губами к его, и они снова начали противостоять друг другу. Со стороны это напоминало танец, в котором партнеры взмахивали ладонями и изящно кружились, но на самом деле один из них хотел завладеть другим, а другой – не убить в попытке защититься.

Они истоптали весь пол, но не издали ни единого скрипа – даже мыши двигались громче. В конце концов Люциан поразил несколько акупунктурных точек на женском теле, отчего Лаванда погрузилась в сон. Она упала в его объятия, и он уложил ее в кровать, укрыв одеялом.

Эта короткая потасовка и недавно пережитый шок настолько вымотали Люция, что он не удержался и тоже рухнул в постель, даже не скинув сапог. Не успел он закрыть глаза, как почувствовал прикосновение к губам. Медленное, нежное, влажное. Полное сдерживаемого желания. Настолько, что воздух будто искрился от напряжения.

Кровать вдруг показалась тесной. Слишком. Она была одноместной, но почему на ней сейчас лежат двое? На грудь что-то давило, а прохладная ладонь скользила под серебряными одеждами, бесстыдно исследуя изгибы его тела. Чужие пальцы своевольно касались крепкой груди, словно их сюда пригласили и предложили освоиться, гладили твердые мышцы на плоском животе, даруя наслаждение, а иногда докрасна стискивали нежную кожу на боках.

В этот момент чьи-то мягкие губы захватили рот Люциана в плен – голодно и бесстыдно. Сковали его шею словно металлической цепью из поцелуев, которую накинули еще и на плечи. Металл был холодным, как и человек сверху, но от соприкосновений с ним становилось так жарко и хорошо, что хотелось остаться в этом плену навек.

Губы снова вернулись к губам, а нахальная рука спустилась ниже, туда, куда забираться считалось верхом неприличия – под ткань штанов. Длинные пальцы сомкнулись в кольцо, и Люциан издал стон. Стоило ему только приоткрыть рот, как чужой язык, юркий и прохладный, без приглашения проскользнул внутрь. Он хозяйничал там, подминая язык Люциана под себя, разверзая между ними войну, а потом, видимо, устав от конфликта, предложил примирительный танец – жаркий, заставляющий одного льнуть к другому. Чужой рот глотал неприличные звуки, которые дарил ему владыка Луны, целовавшийся второй раз за жизнь.

Вокруг витал чарующий аромат чужой кожи, сплетался с запахом Люциана, напоминающим смесь ванили и корицы. Сердце его тяжело билось о грудную клетку, словно норовило проломить ребра. Оно жаждало вырваться на свободу, прыгнуть в объятья развращающих душу рук, одна из которых двигалась там. Дыхание Люциана сбилось из-за переплетений всех этих ароматов и тел или из-за ускорившихся движений руки, которые заставили его податься бедрами вперед и всецело отдаться процессу, сильнее прижаться к чужой груди, чтобы стать еще ближе.

С его уст снова сорвался низкий стон, потонувший в чужом рту, который принял его с довольным мычанием. Тело Люциана молило о большем, но большего получить не могло. Лишь болезненно тлело в пламени страсти, в котором ему сгореть не дано, пока чужие губы ласкали, а руки мучили.

– Я люблю тебя. Я скучаю. – Слова прозвучали хрипло и тяжело; они словно сдерживали сотни диких и необузданных чувств, которым не давали свободы веками.

От этих слов у Люциана заболело сердце, будто на нем скрывалась глубокая рана, которая со временем затянулась, покрылась коркой, но сейчас разошлась, возродив прошлую боль. Он всхлипнул, не в силах дать ответ, который от него ждали. Душу захлестнуло сожаление, но оно было связано не с настоящим, а, казалось, с далеким прошлым. Неведомое чувство разлуки заполнило его, как вода заполняет пустой