Как пенку на молоке! Дошло? — медальное лицо Вагая светилось, словно он воочию видел, что произойдет, когда толпа демонстрантов перепьется дармовой водкой, начнет громить здания райкомов партии и в дело вмешаются армейские части. — Дошло? Армия только счастлива будет насрать Горбачеву — она с ним еще за сокращение не рассчиталась…

Турьяк поглядел на молчащего Стрижа, потом снова на Вагая. Вздохнул и покрутил головой.

— Н-да, круто… Рисково, однако!

— Противника нужно бить его же оружием, — усмехнулся Вагай. — Ты помнишь, кто это сказал?

— Не знаю. Ленин, наверно.

— Сталин!

— Ну хорошо. Допустим… — сказал Турьяк. — Допустим, вы в Свердловске, а я в Иркутске это организуем. А как в других городах? Нельзя же эту идею вслух на люди вытащить. А сами-то многие и не поймут. Я вот не допер.

— А вот это и будет твоя работа, — сказал Вагай. — Подсказать недогадливым.

— Ну, нет!

— Подожди. Подсказать и сказать — это разные вещи. Слушай. Нужно пустить меж секретарей обкомов слух — только такой, шепотом: мол, Свердловск собирается Горбачеву настоящую здравницу устроить, сибирскую — с блинами и бесплатной стопкой водки. А когда этот слух пойдет, каждый секретарь обкома решит нас переплюнуть. И кому нужно, тот сообразит — стопку выставлять на брата, или пол-литра. Ночь проворочается, а к утру дотюхает. Сам! На то и расчет, понял?

— Нет, так не пойдет! — твердо сказал Турьяк Стрижу. — Ты и демонстрацию придумал и водку будешь первым раздавать. Этим ты сам себя выдашь…

— Ну, пусть водка будет твоей инициативой, иркутской, — легко и даже с удовольствием согласился Стриж.

— Тоже нет, — Турьяк покачал головой. — На хера нам выставляться? Лучше всего, если, например, Пехота почин положит…

— Пехота?! Он же первый трус… — удивился Вагай.

— Потому он и клюнет, — ответил Турьяк. — Он народа боится. Вот я ему и подскажу, что в старое-то время губернаторы при выздоровлении царя народу чарку выставляли. И народ пил и за царя и за губернатора. Пехота и клюнет. А на него никто не подумает, что он с умыслом. Он такой горбачевский жополиз — дальше некуда.

— С Пехотой — это хорошая идея, — задумчиво протянул Стриж.

— Зажжем, зажжем пожар! — твердо сказал Вагай.

— Н-да… — произнес Турьяк. — Самим бы не сгореть…

— Всех вчистую подметем! — Вагай сжал кулак. — Одним ударом! Партия должна снова у власти быть! Русская! И спасти страну!

— Затеял ты дело, Роман… Да!.. — уважительно сказал Турьяк и долгим оценивающим взглядом посмотрел на Стрижа. — А что? Нам такой и нужен в Генсеки… Сибирский мужик! А то все — Лигунов, Лигунов! А Лигунов уже старый бздун! Думаешь, сковырнешь Горба?

— Почему я? — ответил Стриж. — Я не один. Ты, он, и с нами вся партия. Не весь народ еще под Мадонну поет!

Осторожный стук в дверь прервал его. Он усмехнулся:

— Да вот, они уже и сами стучатся…

— Кто? — спросил Турьяк.

— А те, с кем Москву будем брать. Открой, Федор.

Вагай откинул дверную защелку. Громкий крик Мадонны ворвался из коридора в купе. В щели двери возникло лицо Серафима Круглого.

— Тут люди насчет демонстрации… Пускать?

— По одному, — сказал Стриж.

Круглый понятливо кивнул и впустил в купе Гавриила Уланова, секретарь Новосибирского обкома партии.

— А, вы заняты… — сказал 35-летний, с чеховской бородкой Уланов, увидев в купе не только Стрижа, но Турьяка и Вагая.

— Ничего, ничего, заходи, — ответил Стриж.

— Дак я это… Я посоветоваться насчет патриотической демонстрации, — Уланов пропустил слово «патриотической» так, вскользь, словно обмолвку. — Но, может, я после?

Стриж сделал знак Турьяку и Вагаю, чтоб вышли.

— А мы уходим, уходим, — поспешно поднялся Вагай. — Заходи.

Пропустив Уланова на свое место в купе, Турьяк и Вагай вышли. Серафим Круглый старательно и плотно закрыл за ними дверь. В конце коридора Турьяк и Вагай увидели еще целую группу молодых партийных лидеров Сибири.

— Эти тоже к Стрижу? — спросил Вагай у Круглого.

Круглый утвердительно кивнул. На его лице было то же выражение достоинства и услужливости, какое бывает у хорошо дрессированных породистых бульдогов.

— Понял?! — Вагай радостно ткнул локтем Турьяка и кивнул на группу, ожидавшую Стрижа: — А ведь пойдет дело, пойдет!

За окном, заглушая Мадонну, прогрохотал встречный поезд.

13

Москва.

13.00 по Московскому времени.

Только десятый, наверно, звонок выпростал Майкла из сна. Шеф московского бюро «Вашингтон пост» спрашивал, где же сегодняшний бюллетень о здоровье Горбачева, ведь уже час дня! Со сна Майкл выдумал себе какую-то простуду, но заверил, что бюллетень будет через два часа. Потом встал, обошел квартиру. Полины не было. На столе лежала записка: «КОГДА ПРОСНЕШЬСЯ, ЗАПРИ ДВЕРЬ. ЦЕЛУЮ. ТВОЯ ПОЛЯ». Одним движением руки Майкл автоматически повернул дверную защелку и только тут вспомнил о письме Президента. Обомлев, бросился в спальню, к своему пиджаку. Но конверт — чистый запечатанный белый конверт с письмом Президента — был на месте. Майкл облегченно перевел дух. Кажется, он тоже поддался всеобщей истерии по поводу сверхмогущества КГБ. Но подозревать Полю просто мерзко — особенно после ее слез по поводу AIDS… Через сорок минут Майкл был в Кремлевской больнице на тихой, закрытой для общего транспорта улице Грановского в самом центре Москвы, между улицами Горького и Калининским проспектом. Эта новая девятиэтажная больница, ближайшая к Кремлю, была, по сути, лишь одним из филиалов целого комплекса городских, загородных и курортных больниц, объединенных в IV (Кремлевское) Управление Министерства Здравоохранения СССР. Однажды в Посольстве Майклу показали стенограмму первого, в мае 1987 года, заседания Московского Дискуссионного клуба содружества наук. В стенограмме, в выступлении какого-то крупного советского историка, было подчеркнуто несколько строк. Говоря о необходимости отменить баснословные привилегии партийной элиты, он сказал: «В Минздраве СССР 17 Управлений, но одно лишь IV Управление забирает 50 процентов средств, отпущенных на здравоохранение народа…» Больше эта цифра никогда и нигде не упоминалась при всей их гласности, сказал Майклу сотрудник Посольства, занимающийся анализом советской прессы…

— Doctor Dowey, hello! How are you?! — генерал Митрохин, председатель КГБ, чуть не столкнулся с Майклом в парадной двери больницы.

Майкл пожал протянутую ему руку. Это была крепкая и дружеская рука.

— Спасибо, — ответил Майкл по-русски. — Как поживаете?

Первый раз они встретились 8-го августа, когда Майкла привезли спасать Горбачева. Второй — позавчера, здесь же, в коридоре Кремлевской больницы. И хотя они не сказали друг другу и десяти фраз, генерал Митрохин с первой минуты знакомства улыбается Майклу, как закадычному другу, и у них с самого начала возникла такая игра — генерал говорит по-английски, а Майкл отвечает по-русски.

— You are late today, I think, — Митрохин взглянул на