— Где ты был двадцать девятого апреля с девятнадцати часов до полуночи? — она начинает без прелюдий.

Так же, как и секс. Смотрит сурово. Теперь она не соблазняющая красотка, а капитанша, как есть.

— Слушай… — пожимаю я плечами. — Я не знаю. Мне по башке прилетело вчера. Нормально так прилетело… Ничего не помню. Ты не представляешь, насколько это хреново. Амнезия то есть.

— Понятно, — рассеянно произносит она. — Амнезия вещь неприятная. А второго мая?

Она смотрит устало и… с презрением, что ли…

— Не помню. Правда. Ты скажи, что хочешь от меня услышать и я подтвержу. Как тебе такое?

— И в убийстве дружка своего сознаешься? А что, давай. Всем же проще будет.

Нет, сорян, предложение снимается. Погорячился.

— Я тебя сегодня в казино вашем ждала-ждала, а ты решил поехать к Хану поиграть, — меняет тему Марина. — У крупьешек ваших выспрашивала, куда ты делся. И представляешь? Никто не в курсе был, где ты. Хорошо, один человечек тебя заметил.

— Марин, я правда ничего не помню до вчерашнего дня…

— Всё ты прекрасно помнишь! — она щвыряет блокнот на стол.

Я впиваюсь в него взглядом. Там цифры в столбик, а рядом краткие пометки. Почерк мелкий, да ещё и наклон в левую сторону, что написано — не разобрать.

Марина замечает мой взгляд и кидает поверх блокнота толстую синюю папку. Он сейчас меня притягивает не меньше, чем пара тузов в «двадцать одном». Королевское очко. Приходили ко мне сегодня за игру несколько раз.

В этих записях явно должна быть зацепка к моему прошлому. Мы точно общаемся не первый раз и эта Марина наверняка уже что-то обо мне знает, а все допросы — больше формальность. Факты сопоставить или накопать что-то дополнительное.

— Просто ты решил Хана выгораживать. А почему, мне интересно? Боишься, что он тебя грохнет? Или он тебе что-то пообещал? Нет, вряд ли. Что он может пообещать? Значит, застаращал, да?

Воспоминания о Хане и сегодняшней игре в подпольном зале снова вспыхивают в памяти. Деньги! Я же не весь свой выигрыш слил. В начале Ильдар вручил мне десять тысяч, и я их усердно приумножал. По-крупному не играл, но тысяч пятьдесят точно сделал. Потом пересел за стол к Хану, и там меня усердно «раздевали». Но остатки все равно какие-то были. Тысяч двадцать точно оставалось.

— А что насчёт денег? — мой вопрос звучит невпопад и я спешу пояснить. — Когда меня задерживали, на столе передо мной пачка денег была.

— Сколько? — безучастно спрашивает Марина.

Она погружена в свои мысли и смотрит сквозь меня. Не удивлюсь, если ответила машинально.

— Точно не знаю, тысяч двадцать, наверное.

— Ну раз точно не знаешь, сколько было, значит, и не было там ничего, — она произносит эту фразу так обыденно, что я понимаю, здесь мне точно ничего не вернут.

— Ромик, сука ты! — взрывается она. — Ты понимаешь, что ты меня сейчас просто кидаешь? Поимел и доволен, да?

— Марин, прости, но я правда не знаю, как тебе помочь… Скажи, чего ты хочешь-то?

— Ну как так? — она чуть успокаивается, теперь её голос звучит более дружелюбно, хотя от неё точно можно ждать, чего угодно. — Ромочка… мы ведь с тобой предварительно так хорошо беседы вели. Ты сказал, что поможешь, дашь нужную информацию. А сейчас у нас что?

— Что? — переспрашиваю машинально, чтобы заполнить паузу.

— Я тебе дала? Дала. Рома, сладкий ты мой, ты хоть осознал, что у нас тут произошло? И чем ты мне отвечаешь? Переходишь на сторону Хана? Мы с тобой так не договаривались. Ты мне всю схему ломаешь! Понимаешь ты это или нет?

— Да понимаю я… Но ничего этого не помню.

— Задолбал повторять! — снова взрывается она.

Эмоциональная девушка.

— Марин, ну правда… мне чуть башку не проломили. Память отшибло, никак восстановить не могу.

— Память отшибло? Ну, ладно. Тогда иди.

— Идти? — уточняю я.

— Ну да, а на кой ты мне тут без своей памяти? Иди себе, восстанавливайся. Радуйся, что воспользовался доверчивостью девушки. Только от Хана я тебя теперь не смогу защитить. Как? Ты же не говоришь ничего. Он тебя застращал или наобещал чего-то и ты меня сразу кинул. Молодец, поступил по-мужски. Сладенького потрескал и в норку.

— Марин…

— Свободен, я сказала, — она устало кивает в сторону двери. — Убирайся с глаз.

Она нажимает кнопку радио и оттуда льются жизнерадостные звуки песни:

Чинг, Чинг, Чингисхан

Ауф брюдер, зауфт брюдер, рауфт брюдер

Иммер видер…

Ласт нох водка холен

хо хо хо

Ден вир зинд монголен

ха ха ха…

Я не заставляю предлагать свободу дважды и направляюсь к выходу.

— Только бегать ко мне потом не надо, — говорит Марина, вставая из-за стола и следуя за мной. — И в ножки падать. Ты встаёшь на опасную дорожку. Глаз да глаз, Ром. Ты ведь сейчас без защиты. Я свидетелей своих защищаю, это да. А вот тебя — не могу. Так что подумай ещё раз, и память свою напряги как следует. Времени мало остаётся. Очень мало.

Я оборачиваюсь, притягиваю её к себе и чмокаю в губы. Хорошая какая! Она не отстраняется, а внимательно смотрит в глаза. Берусь за ручку двери и выхожу.

В коридоре пусто. Когда подхожу к пропускному пункту, дежурный разговаривает по телефону.

— Да, Марин Антольна, вас понял! — он послушно кивает, будто она его сейчас видит. — Здесь он уже, выпускаю, да.

Предрассветная свежесть заставляет поёжиться. Школа крупье начинается в десять, сейчас часов пять от силы. Ладно, дождусь первых автобусов и поеду домой. Зайцем. Посплю, душ приму, переоденусь, съем собаку или Ромкину бабу и поеду на школу.

На аллейке из-за ствола дерева выплывает тёмная фигура и преграждает мне дорогу. Широкие скулы, узкие раскосые глаза.

Чинг, Чинг, Чингисхан…

— Сейчас я дощитаю до трёх, — цедит сквозь зубы Хан, — и ты назовёшь мне хотя бы одну вескую причину не перерезать тебе горло!

9. Чай вдвоем

Хан делает шаг ко мне и быстрым движением вцепляется в горло.

— Чё ты ей сказал?