распрощаться. Каждый должен был сделать куклу вуду, подумать обо всем противном, что в себе есть, и сжечь в мангале. Мы с Матвеем делали наших кукол из одной вонючей половой тряпки, но они получились милыми и нам стало жаль их сжигать. Мы назвали их Пинки и Адольф. Пинки — потому что волосы из розовых ниток, а Адольф — потому что похож на извращенца. Мы надели на Адольфа фату, черные трусы на Пинки, посадили их на полку в кухонном шкафу и решили, что они будут играть в этом шкафу вечную свадьбу. Они точно пара, потому что сшиты из одной половой тряпки.

Мать звонила и говорила, что пытается продать квартиру — нет покупателей, из города все уезжают, а если и есть, то за неё предлагают меньше, чем когда ее покупали десять лет назад.

Наша с Мэтом квартира полностью белая: белый кафель, белые потолки и белые стены, от которых сильно пахнет водоэмульсионкой. Стену у матраса мы покрасили в черный и хотели, чтобы на ней можно было писать мелом, но так не получилось. На ней много пятен спермы, которые не отмываются. На той же стене висят постеры с Бивисом и Баттхедом, I want to believe, а на кухне — плакат с индейцем чероки с винтажной рекламы California and Southern Arizona. На окне жилой комнаты вместо штор висит американский флаг.

Раз в неделю мы с Мэтом устраиваем вечеринки. Дикие, как в последний раз. Матвей их сам предлагает. И каждый раз наутро я блюю, а Мэт бегает. Когда Матвей пьет, в нем просыпается поэт. Он ведет всех ночью на баскетбольную площадку, включает на переносной колонке калифорнийский панк-рок девяностых и ретровейв, и мы играем на раздевания, но в итоге голыми оказываются все. И нам никогда не бывает из-за этого стыдно, потому что в Спрингфилде все можно. И если мы веселимся только вдвоем, потом мы ложимся на прорезиненное покрытие баскетбольного поля, смотрим на небо сквозь яркий фонарь, курим и представляем, что звезды — это инопланетные корабли с Нибиру и мы с ними телепатически воюем, а они пытаются нас похитить. Иногда Матвей курит — это от стресса. Мы целуемся и мне с ним не страшно, как и всегда. А утром он становится угрюмым программистом-анальником, надевает очки, бегает и едет в Ашан.

За нашим домом дикая степь и овраг с заброшенными дачными участками и домиками. Однажды, когда мы с Матвеем в очередной раз ругались, я ушел в один из них и уснул. Когда я пришел домой, Матвей сказал, что я дурачок и должен «позаботиться о будущем Андрюше». Днем над домами с международного аэропорта «Курумоч» летят самолеты и оставляют химтрейлы.

Каждый день я открываю страницу магистерской программы ВШЭ и перечитываю список документов, имена научных руководителей, раздел «достижения студентов» и программы международного обмена.

Я пишу тексты каждый день и иногда публикую. Я с библиографической аккуратностью вписываю каждую публикацию в отдельный документ «Портфолио».

Завтра последний день подачи документов и я очень волнуюсь.

— Ты все подготовил? — спросил я Матвея.

— Дай доиграю, — сказал он.

— Это никогда не кончится.

— Да сделал я все.

Он свернул окно с «Лигой легенд» и открыл папку «Хай скул». Там были все документы: скан диплома — все страницы в одном файле, как и требует бюрократия, паспорт два разворота, рассказы, портфолио не было, но это необязательно, биография в свободной форме. Но не было мотивационного письма.

— Я не знаю, что писать, — сказал он. — Я пока думаю.

— Мэт. Времени уже нет, — говорил я.

— Давай завтра, — он поцеловал мою руку.

— Давай дожмем сегодня. Напиши там, что мечтаю заниматься творчеством, нужны социальные лифты, но не хватает знаний, сменить работу хочу с тупой на умную, ну, короче, правду.

— Не знаю, не получается.

— Ну давай я напишу, — сказал я и взял ноутбук. — Все окей, я ща сделаю.

— Андрей, не надо за меня, — говорил он.

— Почему?

— Это твоя мотивация будет, а не моя.

— Какая хуй разница?

— Ну потому что это неправда будет.

— Мэт, приемной комиссии похер на правду, им нужно просто убедительно. Я университетский аферист со стажем, я знаю.

— Ну а если у меня нет мотивации?

Я закрыл ноутбук.

— Передумал что ли? — я говорил. — Нет, блядь, это уже нихуя не смешно.

Матвей встал с матраса и стал махать руками, как он всегда делал, когда злится.

— Нет, — ответил он.

— Ну а че тогда? Ну блядь, тогда в армейку пойдешь. Тупо в армейку, а потом бухать с батей. Ты хочешь с ним жить? Ты хочешь стать, как он? Ты уже как он.

Матвей пнул матрас. Когда он выражал агрессию физически, было страшно, но я продолжал.

— Ты не хочешь узнать, чего ты стоишь? Чего достоин? Блядь, ну я просто не понимаю, ну давай. Ты так хочешь?

— Да не хочу! Я не знаю, что я… Точнее… Блин. Как ты блядь, умеешь заебывать. Я не хочу, чтобы ты опять сказал, что я, как его… слабак с ампутированной волей.

— Я извинился за тогда.

— Да. Ты извинился. Я помню.

— У тебя все нормально с волей.

— Знаю!

Он выдохнул и стал очень серьезным.

— Все будет ок, — он засмеялся. — Бля, ну ты знаешь, что я шизоид. Все ок.

— Матвей. Мы уже много сделали. Не сливай себя. Я в тебя верю.

— Да.

— Ты веришь?

Он подошел ко мне и пошлепал по щеке.

— Ща пойду напишу. Заебись будет.

И он написал письмо буквально за двадцать минут. Он посадил меня на матрас, сел передо мной с ноутбуком на коленях и приготовился читать, как когда детям рассказывают сказку.

— Дорогая приемная комиссия, — начал он, — я хочу поступить в лучший вуз страны, чтобы моего парня там никто не трахнул.

— Да блин!

Мы поржали.

— Ладно. Слушай. — он откашлялся. — Мотивационное письмо. Вообще «вышка» — это мечта. Амбициозная давняя мечта, потому что это самый прогрессивный и свободный вуз страны. Амбициозно мечтать я стал рано, потому что, сколько я себя помню, я хотел спасти мир и быть Питером Паркером. Это прозвучит странно, но я и правда немного Спайдермен — в детстве меня укусил паук фаланга и остался шрам. Думаю, это знак. Когда пришло время поступать в вуз, я понятия не имел, куда себя деть. Естественно, я все еще хотел менять систему и вообще быть супергероем и спасать всех, но так не бывает. Поступил в самарский университет, лишь бы свалить поскорее из родного города без будущего и было общежитие. Но