Шрифт:
Закладка:
На моей памяти всего лишь несколько человек смогли преодолеть маршрут меньше, чем за час. У этих проблем не возникало, – и то в последние секунды ребята начинали паниковать. Что тогда говорить о тех, которые знали, что кислород в баллонах на исходе, а у лабиринта не видать ни конца ни края? Некоторые начинали психовать и метаться по казематам, как раненая рыбешка. Кое-кто терял голову и переставал противиться судьбе, смиренно сложив «лапки» на морском дне.
И тех и других мы отбраковывали. Только люди, не теряющие самообладания в самых экстремальных ситуациях, как ни в чем не бывало стремящиеся достичь цели (в данном случае найти выход из лабиринта) смогут продолжить службу в подводном спецназе!
К сожалению, не для всех дело заканчивалось констатацией ограниченной профессиональной пригодности. В 87-м, во время последних нормальных сборов на Сааремаа, приключилось нечто совсем не радостное. Трагикомический – нет, больше трагический случай.
Один мой курсант уже через полчаса понял, что ему никогда не выбраться из мрачных глубин и стал шарахаться из стороны в сторону, в отчаянии со всей силой врезаясь глупой головой в несокрушимые стены затопленных крепостных казематов, словно надеясь прошибить их. Когда время на часах неумолимо стало истекать, парень сорвал дыхательный аппарат и попытался всплыть. Упершись в потолок подводного сооружения, стал бешено колотить по нему руками…
Спустя несколько секунд кислород в легких кончился, и бедняга пошел ко дну. В тот же миг бетонная плита над ним съехала со своего места, и спасательная группа из матерых инструкторов бросилась на помощь.
Откачали. Но «крыша» у «дьяволенка» поехала навсегда…
После всплытия подводных диверсантов тщательно обследовали медики. Изменения в состоянии здоровья наблюдались практически у всех. Но у одного моего тогдашнего подопечного, южанина по кличке Гвоздь, «очко» совсем не сыграло. Его действия оставались размеренными и целенаправленными до самых последних секунд. Казалось, он ничуть не беспокоился за свою жизнь, – хотя уж кому-кому, а мне хорошо известно, какие неприятные ощущения начинает испытывать акванавт, когда с каждым вдохом в его легкие поступает все меньше и меньше дыхательной смеси!
Но на берегу парень ошарашил нас еще больше.
– Думаете, я не догадывался, что наши действия контролируют видеокамеры, а вы, сидя в командном пункте, наблюдаете за происходящим и в случае чего немедленно придете на помощь? – озорно улыбаясь, сообщил он мне и членам медицинской комиссии. – Так бы вы стали рисковать кадрами, если бы система безопасности не была продумана до последней мелочи!
Я долго смеялся.
Но в диверсанты этот герой тоже не попал. По моей рекомендации его зачислили сразу в аналитики. Так соображать головой могут немногие. Это труднее и престижнее, чем драться и даже пускать под воду корабли!
Впрочем, аналитические способности у Гвоздя удалось разглядеть не только мне.
В том году помимо привычных лиц на острове находилась небольшая группа специалистов из питерского конструкторского бюро «Малахит». Они как раз работали над созданием сверхмалых подводных лодок «Тритон» и «Пиранья», предназначенных специально для использования нашим братом, и хотели узнать мнение практиков о своем детище. В виде исключения Гвоздя под фырканье некоторых инструкторов допустили к чертежам, – и он смог дать конструкторам немало ценных советов. В частности, по оборудованию отсеков для подводных транспортировщиков «Сирена» и донных мин…
Позднее эти лодки станут основным средством доставки советских боевых пловцов к местам диверсионных и антитеррористических операций и произведут фурор среди торговцев вооружениями во всем мире. Но независимой России они окажутся ненужными и прямым потоком станут уходить на экспорт.
Ходили слухи, что к этому экспорту приложил свою руку (и голову!) наш Гвоздь, являвшийся агентом Моссада. Тогда становится понятной его забота об улучшении конструкции подлодок. Умненькие мальчики порой бывают и подленькими мальчиками; я это знаю.
Но ничего плохого о своем курсанте сказать не могу. Не видел его больше никогда. А слухи… Никогда им не доверял и не доверяю. Узнать же истинное положение дел – не представляется возможным…
Наш профессиональный праздник в следующем году на острове отмечали уже другие люди. Штатские. Не имеющие к нашему тренировочному полигону никакого отношения. Ведомство дало согласие на использование базы в гражданских целях. На Сааремаа сразу прибыла экспедиция спортсменов-подводников из клуба «Акванавт», в составе которой было несколько наших специалистов. Чтобы вовремя «бить по рукам» и щелкать по чрезмерно длинным носам…
Цивильные подводники откачали воду. Нашли искореженные пульты управления дизель-генераторов периода Второй мировой войны, резервуары химзащиты, разнообразные артиллерийские причиндалы. Следов нашего присутствия конечно же обнаружить не удалось.
Сразу после этого газеты забили тревогу по поводу находящегося близ острова захоронения снарядов с химической начинкой. Мол, вскоре их оболочки разъест морская вода, и тогда вся Балтия окажется под угрозой заражения.
Так-то оно так. Только есть ни латвийские, ни эстонские шпроты мы почему-то не перестали. По сей день. А в том, уже достаточно далеком, году я настрелял из подводного ружья несколько гигантских камбал, присыпал солью и привез в Ленинград, чтобы закоптить их на дачке маминого брата дяди Леши, знающего толк в рыбе. Никому не поплохело!
Наталья также получила традиционный подарок: несколько крупных кусочков янтаря, собранных мною у побережья.
Из чуть-чуть, почти незаметно обработанных кусочков древней смолы она готовила нечто наподобие «шаманского» ожерелья для подрастающей Кристины. В тот осенний день ожерелье красовалось на груди дочери. Кровь забрызгала янтарь…
Базу ликвидировали, но я еще несколько лет приезжал на Сааремаа, чтобы пополнять это ожерелье. Пока «отгородившиеся» эстонцы не ужесточили визовый режим.
Глава 30
Ранний птах – следователь Перфильев. Жаворонок!
Хотя все это разделение на «жаворонков» и «сов» я считаю чисто совковой выдумкой. Ну где на Западе вы видели сов? Одни жаворонки! Поднялись в пять утра – и разлетелись. Кто на своей машине, кто на электричке. До обеда отпахали – и по домам. В девять-десять вечера – отбой. Даже в новогоднюю ночь редко кто после двенадцати засиживается. Как по мне, то эту терминологию наш народ придумал только для того, чтобы оправдать собственную беспросветную лень. До двух ночи пьянствовал, до обеда проспал – так ведь я сова, что с меня возьмешь!
Одним словом, столь ранние появления следователя я воспринимал совершенно нормально и даже в какой-то мере был признателен ему за то, что, допросив-допытав с утра, он оставлял меня в покое на целый день.
На сей
