должность переводчика. К тому же мне удалось всучить Щукиной несколько рукописей – сборник рассказов и роман. Через год в Москве вышла моя первая книга «Все певчие птицы». На обложке радикально красного цвета художник изобразил…

Часть третья

Любовь

17

– Художник изобразил! – передразнивая, перебила меня Ева. – Да какая разница?! Ворон стаю изобразил он! Ну и что?! Разве это важно? Разве это я просила тебя вспомнить?

– А откуда мне знать, что я должен и чего не должен вспоминать? – рявкнул было я, но тут же осёкся от чудовищной головной боли.

Не то слово – в череп словно забили полдюжины восьмидюймовых гвоздей, стальных, блестящих, в мизинец толщиной, – у меня таких коробка в гараже, нераспечатанная, совершенно непонятно для чего они – луну что ли к небу приколачивать?

В окно хлестал ливень. За окном угадывался лес – где это я? Ах да – Вермонт…

Я сидел на полу, вытянув ноги и сжав голову ладонями. Череп раскалывался на части. Сквозь боль в сознание вплыло какое-то блеклое ощущение, даже не воспоминание, а так – тень. Такое бывает с запахами – но причём тут огурцы? Укроп, чёрная смородина, листья, скошенная трава… Да, трава. Пчёлы, махаон на руке…

– Слушай, – спросил тихо. – А что там было?

– Ничего, – отрезала Ева. – Сон.

Прямо уж так и ничего. Вспомнился пейзаж, безрадостная пустошь, два чудика – как она их назвала? – Фокусник и Несчастный? А между ними – она, Царица. Ева. Сладострастная самка. Квинтэссенция похоти и порока. Но почему порока? Почему грех? Кто это решил? Жрец Картонной Луны?

Голову чуть отпустило. От ковра воняло малосольными огурцами. Осторожно, будто калека, я поднялся на карачки, кое-как встал. За окном плескалось море. Деревья – их нижние ветки и стволы утонули – торчали из воды, точно сказочные кусты небывалых размеров. Дальний лес казался зелёной стеной. По воде бродили настоящие волны, серые и рябые от ливня.

– Но согласись, придумано ловко, – Ева сказала весело, точно продолжая какой-то разговор. – Хитро придумано!

– Ты о чём?

– Ну про грех. Про порок.

Как всегда она подслушивала мои мысли. Я подошёл к столу. Бутылка запылилась, я аккуратно дунул и протёр стекло рукавом. Ева зажмурилась, рассмеялась. У неё был хороший смех.

– Спасибо! – подмигнула.

Если у тебя нет рук и ног, ассортимент жестов предельно беден – можно показать язык да подмигнуть. Вот, пожалуй, и всё. Можно ещё чихнуть, но я не припомню, чтоб Ева чихала.

– Ну посуди сам, – продолжила она. – Предположим, тебе нужно придумать религию. И чтоб без античной аморфности. Строгую! Действенный инструмент управления людьми. Чтоб была она как узда! Как стальные удила! Как строгий ошейник с шипами в шею! Такую вот религию. Ведь, собственно, в этом суть религии – контроль над человеком. Тут мы согласны, надеюсь?

– Ну…

– Гениальность концепции в том, что в основу христианства положена вина. Как абсолют. Причём, виноват каждый. И даже не в момент рождения, а раньше, гораздо раньше – сперматозоид твоего отца, проникающий в яйцеклетку твоей матери – уже тут все виноваты смертельно. И ты – ещё эмбрион, хоть и не больше головастика, но грешен, грешен, грешен!

Ева азартно фыркнула.

– Но главная прелесть даже не в этом! Да! – и оцени степень иезуитства! То, чем эллины или какие-нибудь римляне занимались с невинностью кроликов, получая от процесса такое же целомудренное наслаждение, как от еды, питья или спортивных упражнений, внезапно превратилось в одно из главных прегрешений. Постыдных, грязных – вроде воровства. Самая здоровая эмоция, ключ к продолжению человеческого рода, стала гнусной мерзостью, о которой можно говорить лишь намёками и заниматься исключительно под покровом ночи. Тихо, и, желательно, под одеялом.

Довольная, Ева замолчала. Дождь звонко барабанил в жесть крыши. Я поскрёб колючий подбородок, спросил:

– Но кто это всё придумал? Кто?

Ева выдержав паузу, просто ответила:

– Мы.

– Кто – мы? – я подался вперёд. – Кто?

Без ответа.

– Кто? – начал злиться я. – Кто вы такие в конце концов? Инопланетяне? Ты можешь объяснить в конце концов?

Ничего – ухмылка и насмешливый взгляд.

– Чёрт тебя побери – кто? Кто вы?! – орал я уже в голос. – Потомки погибшей цивилизации? Дети богов? Секта безумных шаманов?

Злость и унижение, плюс усталость и головная боль – я сорвался. Непростительно, но объяснимо. Она слушала, снисходительно ухмыляясь – с таким лицом родители пережидают скандал пятилетнего засранца. Вот ведь сволочь, да ещё с таким превосходством!

– Ева! В конце концов это просто невежливо… – выкрикнул я истерично. – Унизительно, в конце концов!

– Унизительно! – она захохотала. – Господи… прямо до слёз… Унизительно…

– Кончай ржать! Дура!! – взревел я и от души саданул кулаком по столу.

Что-то треснуло – то ли стол, то ли рука. Бутылка подпрыгнула, стакан с карандашами покатился и упал на пол.

– Ух, какой нервный! – с притворным испугом воскликнула Ева. – Руку не порань!

– Ты… ты… – от ярости я начал заикаться. – Ты – д-дурацкая башка! В бутылке! Ты кончай тут… Выкобениваться!

Последнее слово я выкрикнул пополам с бабьим визгом. Откуда взялся этот истеричный голос, эти базарные выражения? Генетика – это не только мамаша-буфетчица, копнёшь глубже, а там и дикари, и людоеды.

– Вот именно! – Ева снова читала мои мысли. – Именно! Варвары! Особенно вы – русские! Лоск ногтем сколупнуть, а под ним – орда, зверьё…

Уже не контролируя себя, я схватил бутыль, – тяжёлая, сволочь! – поднял над головой и со всего маху грохнул о пол. Зажмурился, ожидая взрыв осколков. Но ничего не случилось – бутыль тупо, как чугунное ядро, грохнулась в ковёр и снова встала вверх горлышком. Будто ванька-встанька.

Ева хохотала.

Я вернулся с молотком. Наклонясь, прицелился и с размаху долбанул в стекло. Молоток ударился и отскочил будто от стальной плиты. В воздухе повис тихий металлический звон – как от камертона. Бутылка крутанулась волчком и замерла, снова встав горлом вверх. На стекле не осталось даже отметины. Мои руки дрожали, молоток ходил ходуном. Я замахнулся, но раздумав, бессильно опустил руку. Молоток без звука упал на ковёр. Как во сне.

Ева задыхалась от хохота.

Держась за стенку, я поднялся. Как пьяного меня качнуло вбок. Ухватился за край стола. Я сипло дышал ртом, точно конь после скачки. Внутри всё тряслось – вот так, должно быть, людей хватает кондрашка. Вот ведь сволочь – ну и духота! Вытер лицо локтем.

Поднял бутыль с пола, прижал к животу, как арбуз. Шатаясь, вышел из кабинета. Ева перестала смеяться.

– Не будь идиотом! – крикнула. – Стой!