русский умелец, он смастерил какие-то замечательные самодельные часы, и это была сенсация. «Изобретатель кислых щей, сочинитель ваксы», — бурчит, улыбаясь, Петр Иванович, и слова эти, произнесенные со шведским акцентом, немного удивляют гостей в этом чинном, по-шведски ослепляющем своей хирургической белизной домике.

Петр Иванович пробовал приспособиться к американскому образу жизни. Вначале он ходил по улицам с лотком — чинил замки. Потом, увидев на бойком месте пустующую будку, служившую кассой разорившегося увеселительного заведения, арендовал ее за пятнадцать долларов в месяц и устроил там починочную мастерскую. «Бойкое место всегда выгодно — девяносто девять человек мимо пройдут, а сотый остановится». Но потом начался кризис, у людей стала пропадать охота чинить замки, и жить стало трудно. Петр Иванович решил вернуться на Аландские острова...

Наш хозяин снимает со стены балалайку. Он долго настраивает ее три струны — видать, давно не брался за инструмент, и хочется вернуть физическое ощущение легкости, когда пальцы сами ходят по струнам... Потом неуверенно начинает «Коробочку», вдруг переходит на «Сопки Маньчжурии», сбивается... Разочарованно и сконфуженно ставит балалайку на пол, декой к стене, и горестно вздыхает. Его седая жена предлагает выпить по чашке кофе. Он отмахивается:

— Пойдемте лучше в сад...

В своем саду Петр Иванович воюет с природой. Ему хочется во что бы то ни стало вырастить яблони и вишни. Они часто вымерзают, но Петр Иванович всякий раз все начинает сначала. И вот глядишь на него и чувствуешь, как тяжело человеку оторваться от родного края. Пусть прошло уже сорок лет с тех пор, как уехал он из России, и семья выросла здесь, и дети, родившиеся на Аландских островах, стали иностранцами, и собственная речь приобрела чужой оттенок, а душа все еще тоскует и просится домой.

Провожая нас, Петр Иванович говорит: «Москве привет! Поклон Ленинграду!» И он долго машет рукой нам вслед, как будто мы уплываем на пароходе, оставляющем его на необитаемом острове...

И еще одна встреча среди многих — на сей раз встреча с коренным аландцем Рихардом Хинрутом. Худощавый светловолосый крестьянин, он встречает нас на пороге своего недостроенного дома. Рихард рассчитывает за лето утеплить его, а пока что часть сруба освоил под жилье. На пахнущем смолой полу разостланы чистые дорожки. Стол накрыт белой скатертью. У хозяина в руках отвертка и инструмент: он сам проводит электричество.

Хинрут давно интересуется нашей страной. Недавно он организовал в деревне отделение общества дружбы с Советским Союзом. Некоторые косо посмотрели на эту затею: зачем это? Хинрут терпеливо объяснял: если мы хотим жить спокойно и в мире, нам нужно дружить с русскими. Только они по-настоящему заинтересованы в нейтралитете Аландских островов...

Впервые Хинрут увидел советских людей в конце февраля 1918 года. Это были красногвардейцы, сражавшиеся против белых-шюцкоровцев. Русские красногвардейцы поддерживали красногвардейцев-аландцев из Харальдсбю и других селений. Их было мало, но дрались они геройски. Шюцкоровцы взяли верх. Они разрубали топорами головы взятым в плен раненым красногвардейцам и бросали трупы в прорубь. Видя это, Хинрут, тогда еще мальчишка, плакал от отчаяния и жалости. Но что он мог поделать?

А теперь Рихард Хинрут и его друзья представляют собой уже организованную силу. И они отдают свое время и энергию борьбе за дружбу с Советской Россией.

У Рихарда Хинрута — жена и сын. Живется ему не сладко: земли всего три с половиной гектара, из них полтора он арендует; за аренду приходится платить 10 200 марок в год, а на рынке за урожай пшеницы с этих полутора гектаров больше 25 000 марок не получишь. Всю зиму Хинрут занимается лесным извозом — старается что-нибудь подработать. Батрачит на соседей — помогает им пахать. Выжигает уголь в лесу... Вот так и выкручивается.

Свой дом Рихард начал строить еще до войны, с тех пор дело тянется — выгадываешь гроши на каждый гвоздь. А тут еще беда — восемнадцатилетний сын заболел тяжелым сухим плевритом, и врач запретил ему работать целый год...

— Ничего! Ничего! Выкрутимся как-нибудь, — говорит, улыбаясь, жена Хинрута, — главное — не терять веру в завтрашний день. Если будем хорошо бороться за свои права — значит, выиграем эту борьбу!

...Мы возвращаемся в Мариехамн под вечер. Одно за другим остаются позади разбросанные среди скал и лесов селения, где идет своим чередом будничная, суровая жизнь островитян, промышляющих сельским хозяйством, рыбной ловлей, лесным промыслом. У них свои обычаи, свои традиции. Вот над одинокой хижиной высится мачта, на ней сосновые метелки. Это значит, что здесь сыграли свадьбу. Но сосновые метелки разрешается снять только тогда, когда в семье родится ребенок. А вот другая мачта — наверху забавная фигурка моряка с флажками, а чуть пониже — ветряная мельничка и четыре модели парусников, обвитые гирляндами из цветной бумаги. Это — память о недавно отпразднованном ивановом дне.

Мачта стоит у здания деревенского клуба, построенного вскладчину по проекту здешнего крестьянина Ивара Нурдстрема. Это бывалый человек; он объехал чуть не весь свет, долго жил в Калифорнии. Пятидесятисемилетний Ивар, еще крепкий голубоглазый крестьянин в синем рабочем комбинезоне, встречает нас у ворот своей усадьбы. Он показывает нам свой крохотный рабочий кабинетик, в котором в часы, свободные от работы, занимается статистическими исследованиями и развлекается игрой на скрипке, свою маленькую мастерскую, где стоит небольшой токарный станок, сделанный самим Иваром, скотный двор... Потом мы сидим в доме Ивара под лирической надписью, вышитой крестиком на полотне: «Маленькое слово любви, сказанное каждый день, делает дом раем, а жизнь хорошей», и пьем густой черный кофе из маленьких фарфоровых чашечек.

Нурдстрем достает фотографии своих детей. Двое сыновей его сейчас живут в Америке; третий плавает на английском лайнере — недавно прислал письмо из Сингапура; четвертый — машинистом на пароходе Эриксона, плавает между Италией и портами Африки; пятый — машинистом на шведском теплоходе, который возит апельсины из Хайфы в Лондон. А сам Ивар свое давно отплавал и теперь посвятил себя сельскому хозяйству...

Я жадно приглядываюсь к этой чужой жизни, всматриваюсь в лицо прошедшего огонь, воду и медные трубы хозяина дома и смутно ощущаю, что не все, конечно, здесь так идиллично, как это пытается подсказать стихотворный куплет, вышитый крестиком на полотне. Мы узнали, к примеру, мимоходом, что у Ивара есть своя лесопилка, где работают трое батраков, и мельница, где работают еще двое... В голубых глазах его нет-нет да и вспыхнет огонек тревоги, когда он расспрашивает нас о том, какая судьба постигла кулачество во время коллективизации. Ивар сознает, что от дружбы с нами зависит сохранение мира на Аландах, и