Шрифт:
Закладка:
— Вы были уверены, что начальник не придет? — уточнил я.
— Догадаться оказалось несложно, — девушка пожала плечами. — Вчера господин Дельвиг попросил вызвать машину в пригород. И велел заказать в лавке вина и цветов.
— Ясно, — усмехнулся я, входя в кабинет.
Оконная рама была открыта, но в помещении все еще оставался запах сигаретного дыма. Некоторые важные клиенты моего наставника курили и потом в комнате еще долго оставался терпкий аромат. Меня это не особенно раздражало. Но некоторых людей нервировал табачный запах.
Я снял пиджак, накинул его на спинку стула, а потом надел свежий, хрустящий халат, который помощница по обыкновению немного накрахмалила. Взглянул на расписание приема пациентов, чтобы убедиться, что Ниночка ничего не перепутала. Она оказалась права, впрочем, как и всегда.
Я откинулся на спинку стула и вздохнул, задумавшись о ситуации с Антоном Земсковым. Я считал нас добрыми приятелями и за все время я ни разу не замечал за ним странностей. Парень он спокойный, не особо разговорчивый, но при этом не молчун. Мы частенько захаживали в мой любимый рыбный ресторанчик, где он всегда оставлял чаевые официантам. И вдруг Виктор Круглов говорит мне, что Земсков замешан в убийстве Столыпина… Во всем этом что-то не сходилось и информация не укладывалась в моей голове.
Зачем Земскову нужно было стрелять в Столыпина? Антон вряд ли состоял в каких-нибудь сектах и сомнительных кружках идеалистов-фанатиков, которых арестовывали за террор. Да и мстить Федору Михайловичу ему было не за что. Деньги?
Мне вдруг представилось, как тихий спокойный отличник Антон, загримированный и в черном пиджаке, неспешно идет по набережной, держа в руке футляр от скрипки. И от этой фантазии я невольно улыбнулся.
Я сложил ладони домиком и уставился на висевшую на стене картину. На полотне малоизвестного художника было изображено море с рассветным небом над ним и большим солнцем, поднимающимся из воды. Забавно, что называлась картина закат, хотя я был уверен, день на рисунке только начинался.
Размышления прервали приглушенные голоса в приемной. Видимо, прибыл пациент. И я открыл ящик стола, доставая папки с записями. Взглянул на список, оставленный мне Дельвигом накануне. И нашел карту с нужным именем. Открыл пару страниц, чтобы ознакомиться с собранным материалом.
В дверь кабинета постучали, и я произнес:
— Войдите.
Створка приоткрылась, и в помещение вошла Нина:
— Василий Михайлович, прибыл пациент, — сообщила она.
— Пусть входит, — разрешил я, и помощник лекаря покинула помещение.
В приемной снова послышались приглушенные голоса, а через несколько мгновений в кабинет вошел очень высокий черноволосый мужчина в плаще с огромным поднятым воротом, которые обычно рисовали на афишах фильмов про упырей. Ткань закрывала голову человека по самые уши. На глазах его были огромные черные очки, которые не столько скрывали остальную часть лица, сколько привлекали внимание, как мне показалось. Сложно представить, что человек шел по улице в таком одеянии и не приковывал к себе ненужные взгляды. Он театрально скинул плащ, который полыхнул алым подкладом.
Мужчина оказался облачен в черную водолазку с закрытым горлом и брюки в рыжую клетку. Обут он был в броские туфли из экзотической крокодиловой кожи оранжевого цвета с пряжкой, украшенной россыпью камней и цепочек. А на пятке виднелись самые что ни есть настоящие шпоры.
Лицо гостя было смутно знакомым, словно я уже где-то видел этого человека. Вошедший взглянул на меня. Я произнёс:
— Добрый день, Федор Борисович.
— Добрый, юноша, — ответил пришедший глубоким приятным голосом.
Он неспешно прошел к столу, сел в кресло, откинулся на спинку, и забросил ногу на ногу. Я сумел рассмотреть накладку на носках туфель в виде металлической зубастой пасти. Гость смерил меня долгим изучающим взглядом и, как и я пару минут назад, сложил ладони домиков. На каждом пальце блестело массивное кольцо из желтого металла. В кабинете повисло молчание.
— Итак, Федор Борисович, слушаю вас, — начал я с благостной улыбкой.
Мужчина недовольно поморщился и дернул головой, таким образом отбрасывая со лба непокорные кудри:
— Суд обязал меня к посещениям кабинета лекаря-душеправа. И из предложенного списка я выбрал вас.
Я вздохнул: Дельвиг умел делать сюрпризы.
— И почему суд обязал вас к подобной экзекуции? — начал я беседу, потирая руки и активируя силу.
Федор Борисович покачал головой:
— Сам не понимаю, юноша.
Я создал астрального двойника, и рядом с гостем появился силуэт человека. И черных пятен на нем было мало. Только какие-то старые, детские или подростковые. И это было паршиво. Потому что у любого человека бывают моменты, за которые он испытывает стыд или раскаяние. Точки, в которых пациент затаил обиду. И каждое такое событие должно было оставить отпечаток. Сам человек может этого не помнить. Но подсознательно все равно будет испытывать неприязнь или фобии.
Пациент же был практически чист. Значит, передо мной сейчас сидел либо праведник, которые не совершил ни одного поступка противоречащего нормам морали, либо законченный негодяй, который удавил совесть еще в колыбели, и уверен, что всегда поступает правильно. Такие обычно пополняют ряды городских банд. Часть из них, кто поумнее, идут в промышленники или даже получают дворянский титул. Впрочем, многие значимые семьи не отстают от приютских. Занятые на службе родители оставляли наследников на попечение нянек и гувернанток, которым нередко тоже не было дела до воспитания детишек.
При раскаянии и признании вины, суд часто приговаривал дворянина к штрафу и обязательному посещению кабинета душеправа. Чаще всего для проработки ненависти или управления гневом. Причем аристократ сам мог выбрать кабинет из предложенного списка. Затем он должен был передать в жандармерию бумагу, что его приняли на терапию. А спустя время, излеченный приносил властям документ, что курс терапии пройден, и он переосмыслил свое отношение к проявлению агрессии. Но на практике это работало скверно. В личных беседах, аристо никогда не признавали, что виноваты. И общаться с ними было совершенно невозможно.
Ко всему прочему я узнал этого человека. Именно его я часто видел на афишах и
