Шрифт:
Закладка:
— То, что было А, будет А
— То, что было не-А, будет не-А
— Всякая вещь была и будет или А, или не-А.
На этих формулах, сознаваемых или не сознаваемых, построен весь наш научный опыт, и на них же, собственно, построено шитьё сапог, потому что если бы сапожник не был уверен, что купленная вчера кожа будет кожей завтра, то он бы, вероятно, не решился шить сапоги, а стал бы искать какой-нибудь более верной профессии.
Формулы логики, как Аристотеля, так и Бэкона, сами по себе выведены из наблюдения фактов, и ничего другого кроме содержания этих фактов в себе не заключают и заключать не могут. Это не есть законы мышления, а только законы внешнего мира, как он воспринимается нами, или законы нашего отношения к внешнему миру.
Если бы мы могли представить себе «логику» животного, то мы поняли бы его отношение к внешнему миру. Наша главная ошибка относительно душевного мира животных заключается в том, что мы приписываем им свою собственную логику. Мы думаем, что логика одна, что наша логика есть нечто абсолютное, существующее вне нас и помимо нас. Между тем это только законы отношения нашего специфического Я к внешнему миру или законы, которые находит во внешнем мире наше специфическое Я. Другое Я найдёт другие законы.
* * *
Логика животного будет отличаться от нашей прежде всего тем, что она не будет общей. Она будет существовать для каждого случая, для каждого представления отдельно. Общих свойств, классовых, родовых и видовых признаков категорий для животного существовать не будет. Каждый предмет будет сам по себе, и все его свойства будут его специфическими свойствами.
Этот дом и тот дом — это совершенно разные предметы для животного, потому что это — свой дом, а то — чужой. Мы, вообще говоря, узнаём предметы по признакам сходства, животное должно узнавать их по признакам различия. Всякий предмет оно помнит по тому его признаку, который имел для него наиболее эмоциональное значение. В таком виде — то есть с эмоциональными тонами, представления сохраняются в памяти животного. Легко видеть, что такие представления сохранять в памяти гораздо труднее, и поэтому память животного обременена больше нашей, хотя по количеству знаний и по количеству того, что сохраняется в памяти, оно стоит много ниже нас.
Мы, раз увидев предмет, относим его к известному классу, роду и виду, подводим его под то или другое понятие и связываем его в уме с каким-нибудь «словом», то есть алгебраическим знаком; потом с другим, определяющим и т. д.
Животное не имеет понятий, у него нет этой умственной алгебры, при помощи которой мы мыслим. Оно должно знать данный предмет и запомнить его со всеми его признаками и особенностями. Ни один забытый признак уже не вернётся. Тогда как для нас главные признаки подразумеваются в понятии, с которым мы связали этот предмет. И мы можем найти его в памяти по любому его признаку.
Из этого ясно, что память животного отягощена больше нашей, и что именно это есть главная причина, мешающая умственной эволюции животного. Его ум слишком занят. Ему некогда двигаться вперёд. Можно остановить умственное развитие ребёнка, заставляя его заучивать наизусть ряды слов и ряды цифр. В таком положении находится животное. Это и объясняет тот странный факт, что животное умнее в молодости.
У человека расцвет интеллектуальной силы приходится на зрелый возраст, очень часто даже на старость. У животного как раз наоборот. Оно восприимчиво только в молодости. К зрелому возрасту его развитие останавливается и к старости несомненно идёт назад.
Логика животного, если мы попытаемся выразить её в формулах, подобных формулам Аристотеля и Бэкона, будет такова. Формулу «А есть А» — животное поймёт; оно скажет: Я это Я и т. п. Но формулы «А не есть не-А» оно уже не поймёт; не-А — это уже понятие. Животное скажет так:
— Это есть это
— То есть то
— Это не то.
Или:
— Этот человек есть этот человек [(свой)]
— Тот человек есть тот человек [(чужой)]
— Этот человек не тот человек [(чужой — это не свой)].
Дальше мне ещё придётся вернуться к логике животных. Пока нужно было только установить, что психология животных очень своеобразна и коренным образом отличается от нашей. И она не только своеобразна, но и очень разнообразна.
Среди известных нам животных, даже среди домашних животных, психологические различия так велики, что ставят их на совершенно различные плоскости. Мы не замечаем этого и ставим всех в одну рубрику — «животные».
* * *
Гусь наступил лапой на арбузную корку, тянет её клювом и не может вытащить, а поднять лапу у него не хватает соображения. Это значит, что его психика настолько туманна, что он плохо знает своё собственное тело, плохо отличает его от других предметов[6]. Ни с собакой, ни с кошкой этого произойти не может. Своё тело они знают прекрасно. Но в отношениях к внешним предметам собака и кошка сильно различаются.
Я наблюдал собаку, «очень умного» сеттера. Когда у неё сбивался коврик, на котором она спала, и ей было неловко лежать, она понимала, что неудобство вне её, и что оно заключается в коврике, и именно в положении коврика; и она хватала его зубами и вертела, и возила туда и сюда, и при этом ворчала, и вздыхала, и стонала, пока кто-нибудь не приходил помочь ей. Но сама расправить коврик она никогда не могла.
У кошки не явилось бы даже подобного вопроса. Кошка хорошо знает своё тело, но всё вне себя она принимает как должное, как данное. Исправлять внешний мир, приспособлять его для своего удобства кошке никогда не приходит в голову. Может быть, потому, что она больше живёт в другом мире, в мире снов и фантазий, чем в этом. Поэтому, если бы что-нибудь было не так с её постелью, кошка сама вертелась бы сотни раз, пока не улеглась бы удобно; или пошла бы и легла в другом месте.
Обезьяна, конечно, легко разостлала бы себе коврик.
Вот четыре психологии совершенно различных. И это только один пример, таких примеров можно набрать сотни. А между тем для нас всё это одно — животное. Мы смешиваем вместе
