Я стискиваю зубы:

– Ты винишь в случившемся женщину, которая отвергла его?

– Нет, – уверенно отвечает Симон, и его взгляд вновь направлен на меня. – Скорее всего, он пользуется этой извращенной логикой, чтобы оправдать убийство. И, возможно, существует женщина, имеющая над ним какую-то власть. Но убийца действовал по своему побуждению. Может, им и движет безумие, но уж точно его собственное.

– Но если это безумие, разве это не снимает с него часть вины? – чуть успокоившись, спрашиваю я.

– Безумие бывает разное. – Симон замолкает и бросает взгляд на Жулиану. – Не записывай это, – говорит он ей.

Но она продолжает писать с таким отсутствующим выражением на лице, словно просто переносит на бумагу слова, не осознавая их значение. Как пересмешник.

Симон указывает на рисунки.

– Убийца понимает, что он должен скрываться. Знает, что поступил неправильно, но ему все равно. На самом деле он наслаждается ужасом, который вызвало его преступление.

Глаза Симона стекленеют, а голос опускается до шепота.

– Он – чудовище, которое специально посадили в клетку, прекрасно зная, что в какой-то момент оно вновь вырвется на свободу.

Дрожь охватывает тело от этих слов. Сомневаюсь, что мать Агнес имела в виду подобное, говоря, что все люди живут в клетках.

– Но все это человек скрывает внутри. А есть какие-то намеки на то, как он выглядит? – спрашиваю я.

Опустив плечи, Симон вздыхает и возвращается к столу. Занимает место рядом с Жулианой. Упирается локтями в бедра.

– Высокий, физически развитый, интеллект выше среднего, молодой, возраст от двадцати до тридцати. Плохо ладит с женщинами.

Перо Жулианы скрипит по листу. Когда она останавливается, а Симон продолжает молчать, я смотрю на него.

– И все? Это все, что ты можешь сказать?

Не знаю, чего я ожидала, но об этом даже я могла догадаться!

– Это все, что я могу сказать наверняка, – говорит Симон, не поднимая глаз. – Пока у меня не появится больше работы.

То есть – пока чудовище снова не вырвется из клетки.

Глава 17

Не желая признаваться, что слишком много времени провела у Симона и не успела осмотреть новые строительные леса до ужина, я сказала, что все выполнила, но, так как модель святилища разбита, отправлюсь завтра на стройплощадку вместе с магистром Томасом и покажу ему все на месте. Не выспавшись из-за ночного визита Грегора, архитектор согласился со мной и отправился спать, как только госпожа Лафонтен принялась убирать тарелки. Реми заявил, что должен встретиться с другом, и вскоре ушел. Я пока не сказала ему, что знаю о его лжи. Жду удобного случая поговорить наедине.

Но и у меня на сегодняшний день есть планы. И это не только работа.

Как только госпожа Лафонтен медленно поднимается на третий этаж, я надеваю бриджи с короткой юбкой, крадусь вниз, выскальзываю через кухонную дверь в переулок и запираю замок на ключ.

Мне не хочется терять голову, поэтому я стараюсь обходить пятна лунного света на пути к площади святилища. А когда другого пути нет, я останавливаюсь, чтобы осмотреться по сторонам в последний раз.

Вот так видят мир другие.

Мне даже кажется, что окружающий меня воздух дрожит, пока не понимаю, что дрожу сама. Вспоминая, как это выбило меня из колеи прошлой ночью, я закрываю глаза и лишь тогда вступаю в лунный свет.

И тут же на меня обрушивается волна ощущений. Нос и легкие наполняются дюжиной ароматов, и мне приходится прикрыть лицо рукой, чтобы сдержать дыхание. Множество звуков отражается от каменных стен вокруг меня, напоминая рябь, исходящую от края бассейна с водой. Эта какофония сильнее, чем днем, когда сотни людей выполняют свою работу, перекрикиваясь друг с другом. Но спустя несколько секунд я понимаю, что могу отделить один от другого, да и уши уже режет не так сильно. Несколько пронзительных криков над головой вызывают ужас, но я тут же вспоминаю про летучую мышь, которую слышала прошлой ночью. Кто же знал, что они постоянно визжат?

Я осторожно вдыхаю, и нос вмиг заполняет каменная и древесная пыль. Опустив голову, медленно открываю глаза. Казалось, я не увижу на земле ничего интересного, но это совсем не так. Камни у моих ног испещрены завораживающими узорами и полосами разной толщины. Я могла бы рассматривать их всю ночь, но заставляю себя поднять взгляд.

От открывшегося передо мной вида перехватывает дыхание.

Святилище сверкает миллионами радуг, отраженных тысячами крошечных граней известняковых стен. И все мысли и страхи, что этой силы следует опасаться, рассеиваются без следа от этой красоты. Поддавшись порывам, я бегу вдоль здания, наслаждаясь ветром, бьющим в лицо, ощущением камня под ногами и сиянием, разливающимся в воздухе.

Это опьяняет.

Но сначала работа, потом забавы. Когда я достигаю рукава трансепта, отходящего под прямым углом на юг от длинного нефа, у меня перехватывает дыхание. Отсюда начинается строящаяся восточная секция, где пришлось заменить леса. Новые опоры уже приняли на себя нагрузку, поэтому я пробираюсь через груды камней и дерева возле отведенного места для резчиков и столяров, после чего начинаю карабкаться вверх. Я ощущаю и вижу структуру дерева, поэтому легко могу различить, где старые, а где новые балки, где дуб, а где ясень. Стойкий запах железа, кожи и пота подсказывает мне, где вздремнул днем кузнец.

Дерево скрипит и поет под моим весом, но нет и нотки, намекающей на разлом или хрупкость конструкции. Единственное, к чему можно придраться, – подломанная камышовая платформа. Но их не чинят. На третьем уровне я замечаю небольшую норку, прорытую насекомым, от которой тянется тонкая трещина. Возможно, этому тоже не следует уделять внимания, но я вытаскиваю голубую ленту из куртки и привязываю к раме, чтобы завтра залить трещину смолой. Щель между камышовыми палками такая маленькая, чуть больше игольного ушка, что приходится намочить конец ленты языком.

Краска цвета индиго такая горькая, что я тут же сплевываю. Мне следовало догадаться, что вкус обострится не меньше, чем другие чувства. Сгорая от любопытства, я подношу к языку красную ленту – и узнаю, что ее красили свеклой и клубникой.

Не затягивая время, я быстрее и увереннее осматриваю каждую секцию лесов. А когда добираюсь до верхнего уровня, останавливаюсь, чтобы посмотреть на город. Площадь в центре квартала селенаэ светится, как и несколько ночей назад, а мелодия, доносящаяся до меня, кажется до боли знакомой. Скорее всего – с монастырских времен. Если бы я обладала прекрасной памятью, как Жулиана, то знала бы об этом наверняка. Я различаю несколько глубоких