Твоя семья искренне верила, что ты принадлежишь Свету.

Как только эта фраза всплывает в воспоминаниях, челюсти невольно сжимаются. Они не имели права делать выбор за меня.

Стоп. Мать Агнес сказала – они искренне верили, что я принадлежу Свету, но, видимо, не храму Света. А есть ли разница? Настоятельница никогда не рассказывала, когда умерли родители. Это они оставили меня в аббатстве – или кто-то другой? И что означает «все живут в клетках»? Может, она хотела сказать, что мать и отец считали монастырь лучшей клеткой, чем та, в которой они жили?

Я переворачиваюсь на другой бок и вижу, что небо стало насыщенного сине-фиолетового цвета. Яркие солнечные лучи больше не режут глаза, головная боль начинает стихать. С лестницы доносятся шаги Реми, но он поднимается к себе, на третий этаж. Госпожа Лафонтен следует за сыном, но не слышно никаких намеков на то, что и магистр отправился отдыхать. Возможно, он собирает по кусочкам еще один витраж.

К тому моменту, как луна поднимается достаточно высоко, чтобы проникнуть в мою комнату, отбрасывая серебристый луч на пол, головная боль остается лишь воспоминанием, а мои мысли устремляются в другом направлении.

Что лунный свет сделал со мной в переулке? Чем больше проходило времени с нашей с Симоном «прогулки», тем более нелепыми казались мои домыслы. И вскоре я выбросила из головы мысли о лунном свете и магии. Но сейчас внутренний голос зашептал: «А вдруг это действительно так?»

Больше тысячи лет назад жители империи Адриана считали луну проклятой, ведь раз она постоянно меняется, значит, ей есть что скрывать. И даже в полнолуние она восходит в сумерках, а заходит перед рассветом, потому что не может смотреть в лицо Благословенному Солнцу. Вот почему селенаэ, которые живут по часам Луны, часто считают еретиками. Современные галлийцы знают, что Луна не опасна, и даже Верховный альтум рассказывает об этом в проповедях, но многие верны старым предрассудкам.

Эти суеверные люди боятся магии, считая ее богохульным и противоестественным порождением тьмы. До недавнего времени я считала подобные идеи чепухой.

Прямоугольник лунного света медленно скользит по комнате, сжимаясь до тонкой полоски, а потом растягиваясь. Еще час, и он исчезнет. Я заставляю себя двигаться, сажусь в кровати и опускаю ноги в чулках на пол. Доски скрипят под моим весом, но не громче, чем обычно. Колеблясь, я покусываю ноготь. Тот, который чуть не содрала, когда лазила проверять леса. Он практически зажил, если не считать округлого синяка вокруг того места, где он кровоточил.

Опустив руку, я на цыпочках пробираюсь в темноте к окну, но замираю у кромки лунного света. Отчасти – из-за того, что примерно так я стояла в переулке той ночью, а отчасти из-за странного желания, которое нарастает внутри с каждым шагом. Хотя… «желание» – не совсем подходящее слово.

Это – потребность. И настолько сильная, что расползается из глубины души до кончиков пальцев, которые начинает покалывать в предвкушении. Мне неизвестно, чего ожидать, но я чего-то хочу, и это меня немного беспокоит.

Если магия реальна, возможно, я рискую собственной душой. Ведь нечто доброе исходило бы от Солнца, верно?

Сделав глубокий вдох, я складываю левую руку чашечкой, словно собираюсь набрать немного воды, и вытягиваю ее.

А в следующее мгновение мир наполняется цветом, светом и звуками. То, что я едва ощущала раньше, сейчас заполняет все мои чувства.

Я слышу, как Реми ворочается в кровати этажом выше, вижу пылинки, летящие с потолка. Струйка едкого дыма проникает в щели половиц у меня под ногами, и вдруг меня озаряет понимание: она вырвалась из трубки магистра, а не из очага. А стопами я чувствую не только плетение толстых шерстяных ниток на носках, которые мне связала госпожа Лафонтен, но даже маленький узелок под большим пальцем ноги и шершавую поверхность дерева.

Все эти ощущения захлестывают меня. Даже воздух в груди настолько насыщен ароматами, что мне хочется его выдохнуть. Я тону.

Отскочив из луча лунного света, словно от огня, я с облегчением – и мучительной болью – понимаю, что чувства вновь становятся привычными. Почти. Я слышу и вижу намного лучше, чем раньше, но не так хорошо, как пару секунд назад, когда рука была в луче. И, как бы это ни ошеломляло меня, было в этом что-то… изумительное. Мощное.

Мне захотелось почувствовать это снова.

Но лучше по-другому. Я закрываю уши руками и зажмуриваю глаза, чтобы отсечь слух и зрение. А затем – выдыхаю до тех пор, пока в легких ничего не остается, и выхожу на свет.

Три. Два. Один.

Я медленно и осторожно вдыхаю, наслаждаясь отдельными ароматами, которые попадают в мой нос. Грубые, плотные волокна шерсти с юбки. Сухая пыль с потолка, которая танцует в воздухе со свежей весенней цветочной пыльцой. Неприятная горечь от бочки с пищевыми отходами, которую госпожа Лафонтен выставляет на улицу, чтобы бездомные мальчишки могли в ней покопаться. Но последний запах приглушен, а значит, крышку еще не поднимали.

Как только мне удается определить источник всех ароматов, я переключаюсь на осязание. Ночной воздух, словно шелк, ласкает мою кожу. Половицы под ногами прогибаются всего на волосок. И стоит сосредоточиться, как становится слышен топот восьми лапок паука, пока тот не переползает на следующую доску. Даже боль от синяков на талии ощущается сильнее из-за пояса юбки, которая хоть и надета чуть ниже талии, но все равно стягивает кожу.

Пора перейти к слуху. И я убираю руки от ушей.

Ветер громко стучит по оконной раме. Реми храпит… Нет, это храпит госпожа Лафонтен в комнате напротив спальни сына. Я перевожу внимание на улицу – и различаю звуки, которые никогда не слышала: трепетание крыльев мотылька, взмахи кожистых крыльев летучей мыши, которая с пронзительным криком несется к своей добыче.

Из соседнего квартала доносятся шаги стражника, патрулирующего улицу с проржавевшим и скрипящим фонарем в руках. На чердаке соседнего дома скребутся крысы и капает с водостока вода. А из переулка внизу доносится сердцебиение человека.

Глава 14

Кто-то стоит у дома магистра Томаса рядом с кухонной дверью.

От удивления я распахиваю глаза и отступаю назад, невольно выходя из света. Стук чужого сердца тут же становится тише, а мое собственное стучит так громко, что с трудом заглушает его.

Золотистый свет освещает переулок, когда двери открываются. Кем бы ни