Шрифт:
Закладка:
Такова суть дилеммы. Принять зов или отвергнуть? Доктор Орр в своей клинике убедил меня в определенном устройстве мира; мои воспоминания и личный опыт говорят о том, что все иначе. Эти две точки зрения не уживаются под одной крышей – ох, временами кажется, что я схожу с ума! Отовсюду раздаются голоса, они кричат – каждая стена, дверь и предмет мебели требуют от меня: «Решай! Решай! Решай!» Куда идти: в бренный мир или в сумрачный лес? Если выбрать людское, то магия, чудо и красота растворятся в галлюцинаторном лимбе. Понравится ли мне осознать себя человеком, оказавшимся во власти бреда? Если выбрать потустороннее, то все истины обо мне, внушенные доктором Орром, останутся позади, словно брошенная на пол старая одежда. Решай! Решай! Решай!
Старые комнаты для прислуги перестали быть безопасным, волшебным убежищем, радовавшим меня прежде. В позапрошлый раз, когда я поднялась наверх, показалось, что из каждого угла на меня кто-то смотрит, ждет, что-то алчно предвкушает, и все это перешло в ощущение такой угрозы, что я не смогла продвинуться дальше Комнаты Забытых Воспоминаний, разрываясь между притяжением и отторжением. Голоса все громче взывали: «О дитя, иди скорей, в край озер и камышей…» [26] Я все громче им отказывала, пока это не сделалось невыносимым; в исступлении я схватила первое, что попалось под руку, и, не глядя, грохнула об пол. Раздался звон бьющегося стекла – и наступила тишина, подобная великому безмолвию перед сотворением мира. На полу среди осколков валялась рамка с фотографией, подписанной: «Кэроли и Лесная нимфа. Сад Времени, август 1881 года».
Я одержала одну маленькую тактическую победу, но неизбежный конфликт нельзя было надолго откладывать.
И его не отложили.
На протяжении недели после надругательства над фотографией я боролась с желанием вернуться на чердак – и всю неделю сверхъестественные силы как будто удваивали и утраивали атаки, а Крагдарра в это время хаотично готовилась к последнему Рождеству. Обойный народец постоянно мельтешил на краю поля зрения, сбивая с толку, и от этого у меня все время болела голова. Символическое древо воздвигли и утыкали свечами под рокот магии, подобной надвигающейся грозе. Потолок гостиной украсили лентами, холл – букетиками из плюща и омелы, дверь – венком из остролиста. Глубокой ночью весь дом дрожал и трясся, словно ему что-то снилось. Стало понятно – все закончится, лишь когда мне хватит смелости взглянуть правде в глаза и сделать выбор. Я размышляла о фотографии в испорченной рамке в Комнате Забытых Воспоминаний – о том, как моя мать предпочла быть Кэролайн, звездой Гэльской литературной лиги, а не Кэроли, подругой Лесной нимфы из Сада Времени, – и поняла, почему все эти годы комнаты на чердаке оставались закрытыми. Мне больше всего на свете хотелось поговорить о том времени, но я понимала, что этому не бывать – маму охватил бы страх, узнай она, что двери, якобы запертые на засов, все эти годы оставались приоткрыты. Так и вышло, что после долгих и мучительных раздумий я осознала отсутствие выбора и ночью, выждав, пока весь дом заснет глубоким сном, с масляной лампой в руке поднялась по узкой потайной лестнице в старые комнаты для прислуги.
В ту ночь на чердаке царила такая сильная магия, какой я еще ни разу не ощущала, – она тянула меня прочь от надежного берега реальности, как отбойная волна, и стоило бы мне хоть на миг потерять контроль… Понадобились все мои физические и психические резервы, чтобы противодействовать ее неумолимому притяжению и продвигаться вперед осторожно, шаг за шагом. Сквозь разбитое стекло за мной наблюдало лицо моей матери. Ощутив внезапную потребность в средстве защиты, я наклонилась и подняла длинный осколок, мой кинжал. Дверь в соседнюю комнату распахнулась передо мной. Пол был покрыт узорами из обезумевшего лунного света и бегучих облачных теней. Меня влекло через комнату старой одежды в Комнату Парящих Цветов.
За дверью поджидало зеркало. Я заглянула в него. Позади меня в пустом дверном проеме стояла Дева Цветов. Я развернулась в мгновение ока, и на этот раз увиденное не было иллюзией. Складки каштанового шелка переливались на сквозняке, цветочные головки перешептывались друг с другом. Я могла бы прикоснуться – я почти прикоснулась. Мои пальцы потянулись к платью, а потом я поняла, что делаю, осознала последствия своего поступка и ударила кинжалом, стеклом от разбитой фотографии. Ткань почти по-человечески вскрикнула, платье разорвалось от груди до бедер. Внутри разорванного лифа я увидела спутанные белые корни, двигающиеся, копошащиеся! Я отпрянула в страхе и тут же подверглась атаке подкрепления. Из рулонов, бордюров, фризов и уголков, до поры служивших темницами, явился обойный народец: вьющиеся побеги напечатанной листвы оторвались от бумаги и превратились в пикси, хобгоблинов, драконов, василисков и саламандр. Они налетели роем, набросились толпой; порхали перед лицом и путались в волосах, словно летучие мыши. Я пыталась их вытаскивать и рвать на кусочки, но врагов было слишком много. В отчаянии я рубила, резала стеклянным кинжалом. Никогда не забуду ужасные скрипучие звуки, которые они издавали под острым стеклом. Пробиваясь к выходу в Комнату с Сундуками, я рассекала, рубила, кромсала. Я попыталась захлопнуть дверь перед обойным народцем, но они были слишком проворными и тонкими; те немногие, кого удалось зажать в дверных петлях, жутким образом корчились и трепыхались. Я вздрогнула от боли на щеке. Бумажный хобгоблин отлетел в сторону, и я поняла, что он порезал меня, в точности как вспарывает плоть лист бумаги, если с ним обращаются небрежно. Схватив хобгоблина, я разорвала его на кусочки, но обойный народец быстро усвоил эту новую ужасную тактику и набросился на меня с удвоенной силой, оставляя царапины, порезы и раны. Я не могла от них отмахиваться. Я тщетно отбивалась клинком, а комната в это время гудела, как барабан из волчьей шкуры, потому что сундуки с одеждой дребезжали и грохотали, в
