в трактире, но священник оказался таким упрямым, что ничего не оставалось, кроме как согласиться. Слипающимися глазами наёмник разглядел стоявшую в углу простую кровать, покрытую сеном с накинутой сверху тканью, на которой лежало шерстяное одеяло. Лучшего сейчас Таринор не мог и пожелать. Стоило ему прилечь, как он почти сразу провалился в долгожданный сон, так и не притронувшись к еде.

***

Утренний свет пробивался в окна и окрашивал изваяние Холара золотом рассветного солнца. У пыльной стены на деревянной скамье почивал отец Дормий, давний и, до вчерашнего дня, единственный обитатель этого храма. Луч света из окна ударил священнику прямо в лицо. Дормий зажмурился и прикрыл глаза худой ладонью. Он встал, потянулся и опустился на колени подле алтаря, чтобы вознести короткую утреннюю молитву.

Таринор ещё крепко спал, так что священник решил навестить деревенского старосту.

Хоть мать и нарекла его Бернардом, жители деревни называли старосту не иначе как Бедобором. Он получил это прозвище в прошлом, когда Вороний холм был единственной деревней углежогов в округе, а местные уголь, дёготь и поташ расходились по всей Энгате. Но спустя годы окрестные леса были истощены, так что углежогам приходилось уходить всё дальше, в ту часть леса, которую эльфы Северной пущи считали своей. Они нападали на стоянки, оставляя за собой лишь тела с отрезанными ушами и выколотыми глазами – своеобразное послание людям, чтобы те держались подальше.

С углежогами стали отправлять вооружённых людей, иногда наёмников, а иногда и местных, так что промысел становился всё менее выгодным. Прошлой весной об этом пронюхали гоблины, и их набеги стали гораздо чаще, чем прежде, так что общине, и лично старосте, пришлось раскошелиться и обнести деревню частоколом. Хоть отчасти это и помогло, но самые отчаянные гоблинские племена не переставали пытаться попасть внутрь. Осенью такая попытка увенчалась успехом, что вылилось в кровавое сражение, стоившее многим жизни. Теперь деревне не хватало ни людей, ни денег, ни, что самое главное, веры в завтрашний день.

Старосту по-прежнему, в силу привычки, называли Бедобором, но теперь это прозвище казалось ему не более чем издёвкой. После всего, что на них свалилось, он начал было верить, что боги вовсе позабыли о его деревушке, как вдруг в Вороньем холме появился самый настоящий маг. Мирениус исцелял людей и мог защитить деревню в одиночку. Причём куда лучше, чем эти «засыпающие на ходу бездельники с тупыми копьями», как в сердцах говорил Бедобор, стоило ему увидеть караульного, не справившегося со сном на посту.

Но вот судьба вновь сыграла злую шутку. Мага нашли мёртвым, а староста вновь начал страдать от жутких головных болей. Его всё чаще посещала мысль бросить деревню ко всем чертям и уехать жить в Моирвен. Поселиться у брата, отдохнуть от управленческих дел. Вот только совесть не позволяла. Не хотелось ему оставлять односельчан, обманывать их доверие. Старосте совсем не хотелось, чтобы о нём говорили: «вот он, Бедобор, что бросил людей на произвол судьбы». И ладно если кто плюнет в лицо, но ведь в трактире ему могли плюнуть в пиво, а это, по его разумению, было куда хуже. Лицо можно утереть рукавом, а вот испорченное пиво не исправить уже никак.

Этим утром Бедобор, по обыкновению наскоро умывшись и одевшись, сидел за своим столом и штопал старинный запылённый сюртук, купленный в те года, когда прозвище старосты ещё не носило ироничный характер. На столе, как всегда, лежала покрытая пылью книга, названия которой Бедобор не знал. Дело в том, что староста, к своему стыду, почти не умел читать, чем, разумеется, не отличался от своих односельчан. Но вот книга на столе должна была означать обратное и как бы возвышать старосту над посетителями. Рядом стояла старая с подтеками свечка, подпираемая чернильницей, чернила в которой уже давно высохли. Из чернильницы торчало новенькое гусиное перо, которое Бедобор использовал только чтобы поставить своё имя под бумагами, когда в деревню что-нибудь привозили или что-нибудь из неё увозили. Прежнее перо улетело в щель между досками на полу, после того как староста на прошлой неделе сдул его тяжелым вздохом, получив известие о смерти мага.

Бедобор как раз притачал пятую по счёту заплату на сюртук, как дверь неожиданно распахнулась, и в комнату бодрым шагом вошел отец Дормий.

– Мир тебе, Бедобор! Да озарит твоё утро Отец чистоты.

– Да, да, слышал. Чистота, благодать и всё такое, – проворчал в ответ староста. – Зачем пожаловал?

– Ты наёмника Таринора обязал с домом Мирениуса разобраться?

– Наёмник Таринор… – взгляд старосты на мгновение устремился в никуда, после чего он, кашлянув, продолжил. – Да, припоминаю. Не люблю наёмников. Ради пары монет отца родного продадут с матерью и брата в придачу. Не сильно обгорел надеюсь? Противно обгоревших в яму кидать, а хоронить-то надо. В лесу бросать мертвяка – оно как-то не по-людски.

– Вот не веришь ты в людей, – лицо священника приняло довольное выражение, – а Таринор-то справился! Нет больше нечисти в доме у частокола.

– Это что же… Это как… – Бедобор схватился за голову и гневно взглянул на Дормия. – Это ты ему помог, да? Ну, точно ты, больше некому! А платить ему тоже ты будешь? Закрома-то пусты! Что делать-то теперь? Ох, бедовая моя голова…

– А где была твоя голова, когда ты отправлял его ко мне? Думал похоронить бедолагу, виноватого лишь в том, что судьба привела его к тебе? Эх, Бедобор, испортился ты. Где тот староста, которого я прежде знал? Жадный ты стал, гадкий и слабый. Вроде пня трухлявого: снаружи ещё ничего, а внутри труха. Пнёшь – развалится.

Старосте сравнение с пнём не понравилось. Он встал, втянул живот и, горделиво вскинув голову, произнес.

– Значит так. Ты ему помог – ты ему и плати!

Опешив от бессмысленности таких слов, священник укоризненно посмотрел на Бедобора. Староста опустился за стол и снова схватился за голову.

– А может его это, накормить, да отпустить с миром? – с надеждой поднял глаза Бедобор.

– Он тебе что, собака бродячая? Накормить и отпустить… Если бы я не знал тебя все эти годы, я бы ещё поверил в пустые закрома, но слишком уж хорошо мне твоя натура знакома. Ты не меньше моего знаешь, что деньги, которые ты сэкономишь, не заплатив наёмнику, не стоят тех дурных слухов, которые из-за этого пойдут. Таринор уйдет ни с чем, а потом про деревню нашу, и про тебя самого в