Шрифт:
Закладка:
Так Спиноза соединил в своей душе математика и мистика. Он по-прежнему отказывался видеть в своем Боге дух, способный вернуть человеческую любовь или вознаградить литании чудесами; но он применял к своему божеству те нежные термины, которые на протяжении тысячелетий вдохновляли и утешали самых простых почитателей и самых глубоких мистиков буддизма, иудаизма, христианства и ислама. Застыв в одиночестве своей философской эмпиреи, желая найти во вселенной что-то, что могло бы принять его обожание и доверие, нежный еретик, рассматривавший космос как геометрическую схему, в конце концов увидел и потерял все в Боге, став, к смятению потомков, одурманенным Богом «атеистом». Принуждение к поиску смысла во Вселенной заставило изгнанника из любой веры завершить свои поиски видением вездесущей божественности и возвышенным чувством, что, хотя бы на мгновение, он прикоснулся к вечности.
VIII. ГОСУДАРСТВО
Возможно, когда Спиноза закончил «Этику», он почувствовал, что, как и большинство христианских святых, сформулировал философию для использования и спасения отдельного человека, а не для руководства гражданами в государстве. Поэтому в 1675 году он решил рассмотреть человека как «политическое животное» и применить разум к проблемам общества. Он начал свой фрагментарный «Политический трактат» с той же решимостью, что и при анализе страстей, — быть таким же объективным, как геометр или физик:
Чтобы исследовать предмет этой науки с той же свободой духа, которую мы обычно используем в математике, я старался не высмеивать, не оплакивать и не порицать человеческие поступки, а понять их; И с этой целью я рассматривал страсти, такие как любовь, ненависть, гнев, зависть, честолюбие, жалость и другие возмущения разума, не в свете пороков человеческой природы, но как свойства, столь же относящиеся к ней, как тепло, холод, буря, гром и тому подобное к природе атмосферы. 162
Поскольку человеческая природа — это материал политики, Спиноза считал, что изучение государства должно начинаться с рассмотрения основного характера человека. Мы сможем лучше понять это, если представим себе человека до того, как социальная организация изменила его поведение с помощью силы, морали и закона; и если мы будем помнить, что под общим и неохотным подчинением этим социализирующим влияниям он все еще возбужден беззаконными импульсами, которые в «состоянии природы» сдерживались только страхом перед враждебной силой. Спиноза вслед за Гоббсом и многими другими предположил, что человек когда-то существовал в таком состоянии, и его картина этого гипотетического дикаря почти такая же мрачная, как в «Левиафане». В том Саду Зла единственным правом было могущество индивида; ничто не было преступлением, потому что не было закона; и ничто не было справедливым или несправедливым, правильным или неправильным, потому что не было морального кодекса. Следовательно, «закон и постановление природы… ничего не запрещает… и не противостоит распрям, ненависти, гневу, вероломству и вообще всему, что подсказывает аппетит». 163 По «естественному праву» — то есть по действию «природы» в отличие от правил и законов общества — каждый человек имеет право на все, что он достаточно силен, чтобы получить и удержать; и это все еще предполагается между видами и между государствами; 164 следовательно, человек имеет «естественное право» использовать животных для своей службы или пищи. 165
Спиноза смягчает эту дикую картину, предполагая, что человек, даже при своем первом появлении на земле, возможно, уже жил в социальных группах. «Поскольку страх перед одиночеством существует у всех людей, поскольку никто в одиночестве не может быть достаточно силен, чтобы защитить себя и добыть необходимое для жизни, из этого следует, что люди по своей природе стремятся к социальной организации». 166 Итак, люди обладают как социальными, так и индивидуалистическими инстинктами, а общество и государство имеют определенные корни в природе человека. Как бы и когда бы это ни происходило, мужчины и семьи объединялись в группы, и «естественное право» или власть индивида теперь ограничивалась правом или властью сообщества. Несомненно, люди приняли эти ограничения неохотно, но они приняли их, когда поняли, что социальная организация — их самый мощный инструмент для индивидуального выживания и развития. Поэтому определение добродетели как любого качества, способствующего выживанию — как «стремления сохранить себя» 167-должно быть расширено, чтобы включить в него любое качество, способствующее выживанию группы. Социальная организация, государство, несмотря на его ограничения, цивилизация, несмотря на ее искусственность, — это величайшие изобретения, которые человек сделал для своего сохранения и развития.
Поэтому Спиноза предвосхищает ответ Вольтера Руссо:
Пусть сатирики от души смеются над человеческими делами, пусть богословы поносят их, пусть меланхолики восхваляют, сколько могут, грубую и варварскую уединенную жизнь, пусть презирают людей и восхищаются животными; несмотря на все это, люди обнаружат, что с помощью взаимопомощи они могут гораздо легче подготовить то, что им нужно. Человек, руководствующийся разумом, более свободен в государстве, где он живет по общему закону, чем в одиночестве, где он не подчиняется никакому закону». 168
Спиноза отвергает и другой конец мечты о беззаконии — утопию философского анархиста:
Разум, конечно, может многое сделать для сдерживания и усмирения страстей, но мы видели… что дорога, которую указывает сам разум, очень крута; так что те, кто убеждает себя, что народ… может когда-либо быть побужден жить в соответствии с велениями разума, должно быть, мечтают о золотом веке поэзии или о какой-то сценической пьесе. 169
Цель и функция государства должны заключаться в том, чтобы дать его членам возможность жить разумной жизнью.
Последняя цель государства не в том, чтобы господствовать над людьми или сдерживать их страхом; скорее она в том, чтобы освободить каждого человека от страха, чтобы он мог жить и действовать в полной безопасности и без ущерба для себя и своего ближнего. Цель государства… не в том, чтобы превращать разумные существа в грубых
