Шрифт:
Закладка:
Веселья не может быть слишком много. Ничто, кроме мрачных… суеверий, не запрещает смеяться. Пользоваться вещами и получать от них удовольствие, насколько это возможно (не до пресыщения, ибо это не… удовольствие), — вот задача мудрого человека;… питать себя умеренной приятной пищей и питьем, получать удовольствие от духов…. растений, одежды, музыки, спорта и театров. 130
Проблема с концепцией удовольствия как реализации желаний заключается в том, что желания могут противоречить друг другу; только у мудрого человека они попадают в гармоничную иерархию. Желание обычно является сознательным коррелятом аппетита, который коренится в теле; при этом большая часть аппетита может оставаться бессознательной, так что у нас есть только «путаные и неадекватные представления» о его причинах и результатах. Такие запутанные желания Спиноза называл affectus, что можно перевести как эмоции. Он определяет их как «изменения тела, посредством которых сила действия в теле увеличивается или уменьшается… и в то же время представления об этих изменениях». 131-определение, смутно признающее роль внутренних (эндокринных) секреций в эмоциях и замечательно предвосхищающее теорию К. Г. Ланге и Уильяма Джеймса, согласно которой телесное выражение эмоции является прямым и инстинктивным результатом ее причины, а сознательное чувство — это сопровождение или результат, а не причина телесного выражения и реакции. Спиноза предложил изучать эмоции — любовь, ненависть, гнев, страх и т. д. — и власть разума над ними «таким же образом… как если бы я имел дело с линиями, плоскостями и телами»; 132 не для того, чтобы восхвалять или порицать их, а для того, чтобы понять их; ибо «чем больше эмоция становится нам известной, тем больше она находится в нашей власти, и тем меньше разум пассивен по отношению к ней». 133 Полученный в результате анализ эмоций был в чем-то обязан Декарту, возможно, в большей степени Гоббсу, но он настолько улучшил их, что когда Иоганн Мюллер в своей эпохальной «Физиологии человека» (1840) перешел к рассмотрению эмоций, он написал: «Что касается отношений страстей друг к другу, помимо их физиологических условий, то невозможно дать никакого лучшего отчета, чем тот, который Спиноза изложил с непревзойденным мастерством». 134-и далее он приводил обширные цитаты из «Этики».
Эмоция становится страстью, когда, благодаря нашим путаным и неадекватным представлениям о ее происхождении и значении, ее внешняя причина диктует нам наши чувства и реакцию, как, например, ненависть, гнев или страх. «Разум в большей или меньшей степени подвержен страстям в зависимости от того, насколько адекватны его представления». 135 Человек со слабыми способностями к восприятию и мышлению особенно подвержен страстям; именно такую жизнь описывает Спиноза в своей классической четвертой книге «О человеческом рабстве». Такой человек, какими бы бурными ни были его действия, на самом деле пассивен — его увлекает за собой внешний стимул, вместо того чтобы держать себя в руках и думать. «Мы во многом движимы внешними причинами, и, подобно волнам, гонимым встречным ветром, мы колеблемся, не сознавая ни сути дела, ни своей судьбы». 136
Можем ли мы освободиться от этого рабства и в какой-то мере стать хозяевами своей жизни?
VII. ПРИЧИНА
Никогда полностью, потому что мы остаемся частью природы, подчиняемся (как говорил Наполеон) «природе вещей». А поскольку эмоции — наша движущая сила, а разум может быть только светом, но не огнем, «эмоция не может быть ни подавлена, ни устранена, кроме как противоположной и более сильной эмоцией». 137 Поэтому общество справедливо стремится умерить наши страсти, апеллируя к нашей любви к похвале и наградам, к страху перед порицанием и наказанием. 138 И общество справедливо стремится привить нам чувство добра и зла как еще одну сдерживающую страсти силу. Совесть, разумеется, является социальным продуктом, а не врожденным задатком или божественным даром. 139
Но использовать воображаемые награды и наказания жизни после смерти в качестве стимулов для нравственности — это поощрение суеверий и недостойно зрелого общества. Добродетель должна быть — и является — своей собственной наградой, если мы, подобно людям, определяем ее как способности, ум и силу, а не как трусы — как покорность, смирение и страх. Спиноза возмущался христианским представлением о жизни как о долине слез, а о смерти — как о двери в рай или ад; это, его мнению, накладывает тень на человеческие дела, омрачая понятием греха законные стремления и наслаждения людей. Ежедневно думать о смерти — это оскорбление жизни. «Свободный человек не думает ни о чем, кроме смерти, и его мудрость — это размышления не о смерти, а о жизни». 140
Тем не менее Спиноза, кажется, временами трепещет вокруг идеи бессмертия. Его теория разума и тела как двух аспектов одной и той же реальности обязывает его в логике рассматривать их смерть как одновременную. Он утверждает это вполне определенно: «Настоящее существование разума и его способность воображать исчезают, как только разум перестает утверждать настоящее существование тела»; 141 и еще: «Ум не может ничего вообразить, не может вспомнить ничего из прошлого, кроме как во время существования тела». 142 В Книге V появляются некоторые неясные различия. «Если мы посмотрим на общее мнение людей, то увидим, что они действительно осознают вечность своего разума, но путают это с продолжительностью и приписывают воображению и памяти, которые, по их мнению, остаются после смерти». 143 Если разум представляет собой ряд временных идей, воспоминаний и воображения, связанных с определенным телом, то он прекращает свое существование, когда это тело умирает; это и есть смертная продолжительность разума. Но если человеческий разум воспринимает вещи в их вечных отношениях как часть универсальной и неизменной системы естественного закона, он видит вещи как в Боге; в этом смысле он становится частью божественного вечного разума и является вечным.
Вещи представляются нам актуальными двояко: либо в той мере, в
