больше пользы, чем всеми своими речами, которыми вредишь как себе, так и тем, кого сбиваешь с толку. Если же ты не хочешь больше заниматься врачеванием, то можно найти себе какое-нибудь другое достойное занятие, как делают многие богатеи. Не думаю, чтобы охота на гиппопотамов пришлась тебе по душе или чтобы тебе нравился кошачий запах, а то бы ты мог прославиться, разводя породистых кошек, как Пепитамон. Но уж наверное, ты можешь собирать старинные рукописи, сортировать их и составлять на них описи, можешь собирать украшения и разные другие предметы, выделанные еще во времена пирамид. Ты можешь собирать сирийские музыкальные инструменты или негритянских божков, которыми торгуют возвратившиеся из Куша воины. Воистину, Синухе, на свете существует тьма способов заполнить свободное время, чтобы не терзаться пустыми размышлениями, и кстати, вино и женщины – не худшие из них; также игра в кости быстро развеивает дурное настроение, хотя это опасное увлечение для слабых мужчин, а ведь ты, господин мой Синухе, слабый мужчина, если позволительно мне такое сказать. Ради Амона, играй в кости, трать золото на женщин, упивайся допьяна! Делай что угодно, только не проводи время в пустых рассуждениях! Говорю так, потому что всем сердцем люблю тебя, мой господин, и не хочу, чтобы с тобой стряслась беда.

И еще он сказал:

– В мире нет совершенства: у всякой лепешки есть подгоревшая корочка и во всяком плоде есть червоточина, а упившийся вином на другой день должен мучиться от похмелья. Также не существует и совершенной правды, но в каждой правде есть своя кривда, и добрые дела могут иметь дурные последствия, и лучшие намерения нести гибель – этому тебя мог бы научить пример Эхнатона. Но вот взгляни на меня, господин мой Синухе: я доволен своей долей и тучнею в согласии с богами и людьми, фараоновы судьи кланяются мне, и люди славят мое имя – в то время как даже собаки норовят вцепиться в тебя, Синухе! Угомонись, мой господин, не ты виноват, что мир такой, какой есть, и что все так устроено – от века и во веки веков.

Я взглянул на его тучность и богатство и горько позавидовал его сердечному спокойствию, но ему ответил:

– Пусть будет по слову твоему, Каптах. Угомонюсь и начну снова заниматься своим делом, как ты говоришь. Но скажи мне: помнят ли еще Атона и клянут ли его еще люди? Ты ведь помянул его имя, которое запрещено и за которое людей ссылают в рудники и вешают на стене вниз головой.

Каптах сказал:

– Воистину об Атоне забыли скорее, чем рухнули колонны Ахетатона, чем распались его стены и песок засыпал полы в домах! Однако я видел рисунки художников, выполненные в Атоновой манере, и слышал сказителей, рассказывавших опасные истории, а иногда на площадях встречал начерченный на песке крест Атона, и также на стенах общественных уборных бывают нацарапаны его кресты, так что, может быть, Атон еще не вовсе умер.

– Хорошо, Каптах, пусть будет по слову твоему, – сказал я. – Угомонюсь и займусь своим делом, а для времяпрепровождения начну что-нибудь собирать, как ты советуешь. А поскольку я не хочу подражать другим, то я стану собирать то, чего никто не собирает: я стану собирать людей, помнящих Атона.

Каптах решил, что я шучу, и рассмеялся моим словам как забавной шутке, ибо он знал, так же как и я, сколько зла Атон принес Египту и мне самому. Так что потом мы беседовали в полном согласии о других предметах, и Мути принесла нам вина, которое мы пили вместе, пока не явились его рабы и не помогли ему встать, ибо ему из-за его дородности это было не под силу, и он отбыл из моего дома в носилках. Но на следующий день он прислал мне щедрые подарки, от которых моя жизнь стала еще роскошней и приятней, так что теперь у меня не было недостатка решительно ни в чем, что нужно человеку для счастья, – если бы только я еще мог быть счастлив.

6

Вот так я велел снова вывесить над дверью моего дома лекарский знак и снова начал заниматься своим делом, пользуя больных и принимая от них подарки, соответствующие их достатку, а от бедных не требуя ничего, и, хотя в моем дворе с утра до вечера сидели больные, нажился я на своем ремесле мало. Занимаясь лечением, я осторожно расспрашивал больных об Атоне, но так, чтобы не испугать их и чтобы они не начали распространять обо мне дурные слухи, которые повредили бы моему имени, и так уже пользующемуся в Фивах сомнительной славой. Постепенно, однако, я понял, что Атона забыли и никто не знает его, одни только истовые ревнители да пострадавшие от неправды помнят о нем, однако своим искривленным от неистовства и страданий зрением они видят не истинного Атона, а его крест почитают колдовским талисманом, приносящим человеку вред.

Когда спали воды, умер жрец Эйе; говорили, что он умер голодной смертью, ибо в страхе перед отравой не ел ничего – даже того хлеба, муку для которого сам молол, который сам замешивал и сам пек в Золотом дворце: он опасался, что зерно было отравлено еще на поле, пока росло. Хоремхеб тотчас закончил войну в Сирии, оставив хеттам Кадеш, которым так и не смог овладеть, и с шумным ликованием приплыл в Фивы, дабы отпраздновать все свои победы разом. Ведь он не считал Эйе настоящим фараоном и не думал соблюдать траур после его кончины. Напротив, он немедленно объявил Эйе незаконным и ложным фараоном, который своими нескончаемыми войнами и несправедливыми поборами принес Египту одни страдания. Закончив войну и приказав закрыть врата храма Сехмет, как только умер Эйе, Хоремхеб заставил народ поверить, что сам он никогда не хотел воевать и лишь подчинялся воле злого царя. И народ ликовал, встречая его, и славил его и его воинов.

Едва появившись в Фивах, Хоремхеб призвал меня к себе и сказал:

– Синухе, друг мой, я стал старше с тех пор, как мы расстались, и меня очень тревожат твои слова и обвинения! Ты называешь меня кровожадным и говоришь, что я приношу вред Египту. Но вот теперь я добился, чего желал, и вернул Египту его силу, так что никакая внешняя опасность ему больше не угрожает, ведь я обломал острия у хеттских копий; а завоевание Кадеша я оставляю своему сыну Рамсесу, потому что сам я уже пресытился войною и хочу передать ему крепкое царство. Ныне Египет грязен, как хлев бедняка, но