Боги, порождения разумных, и сами подчиняются воле небес. Но не будем устраивать философскую дискуссию. Я не жалею ни о едином своем деянии, что я совершил ради любви, и не забрал бы ни одно из них обратно. Но мне жаль, что, волею небес, моя любовь сделала нас противниками.

— А твоя любимая… — медленно проговорил Кана, с нарождающимся пониманием в глазах.

— Моя любимая сидит на троне Хуана, — просто ответил Кьелл на этот полузаданный вопрос, — и я жизнь положу ради нее.

— Я до последнего ожидал, что ты опровергнешь это мое подозрение, — аумауа покачал головой, и в его глазах показалось неподдельное удивление. — Значит, все могло бы быть по-другому, ответь ты на чувства моей непутевой сестренки?

— Могло. Но… — эльф с грустной улыбкой пожал плечами.

— Воля небес, да? — прищурился Кана, и озадаченно хмыкнул. — Мне нужно будет обдумать эту концепцию. Что же, Кьелл, я вынужден откланяться — мои старые кости заранее ноют, предчувствуя, как я буду догонять моих товарищей-дипломатов. Прощай, — он развернулся было, чтобы уйти, но остановился, вновь обратив к Кьеллу лицо, на котором виделся вопрос. — Тот необычный монумент в бухте… Он ведь твоих рук дело?

— Именно, — улыбнулся эльф. — Ошибок в рауатайском тексте нет? Сам знаешь, как оно бывает с переводчиками.

— Нет, все три надписи идентичны, — рассеянно ответил аумауа. — Но скажи мне, что такое эта «духовная табличка»?

— Алтарь, — гламфеллен задумчиво посмотрел на горизонт. — Кенотаф. Дань памяти об умерших, и место, где можно выказать им уважение. Кстати, хорошо, что напомнил — мне нужно сходить туда, и разжечь перед ней благовония.

— Пожалуй, я тоже сделаю это, — задумчиво наморщил лоб Кана. — Это традиция Хуана? Я не слышал о подобном раньше.

— Нет, это обычай из моей прошлой жизни, — Кьелл ностальгически улыбнулся. — Вообще-то, духовная табличка должна быть маленькой, легкой, и стоять в доме сделавшего ее. Но я не хотел нести те смерти ни в свой дом, ни в дом моей любимой. Впрочем, Укайзо теперь, в некотором роде, тоже дом мне, так что традиция не нарушена, — он кивнул своему собеседнику. — Ладно, Кана, не буду тебя больше задерживать. Бывай.

— Прощай, — отозвался тот, и двинулся к выходу из сада на крыше. Кьелл направился обратно к своему креслу рядом с троном, и уселся на него, в задумчивости глядя на королеву.

— Кем был тебе тот рауатаец? — тихо спросила она.

— До боя в Укайзо — старым другом, — ответил он, и в его голосе проскользнула меланхолия. — Сейчас — не знаю. Надеюсь, что мы больше не будем врагами: Кана — хороший разумный.

— Я хочу для наших держав только мира, — ободряюще улыбнулась Онеказа. — Быть может, вы снова станете друзьями.

— Я убил его сестру, — отрешенно ответил эльф. — Сомневаюсь, что он мне это простит, — лицо королевы поникло.

— Не грусти из-за этого, милая — я оплакал ее более чем достаточным образом, — Кьелл потянулся к руке Онеказы, лежащей на подлокотнике трона, и накрыл ее своей. — Лучше скажи мне, был ли я хорошим шутом? — он хитро улыбнулся.

— Шутом? — глаза женщины округлились в неподдельном удивлении. — Экера, я бы никогда… — она запнулась, и спросила растерянным тоном: — Ты же не всерьез, ароха нуи?

— О, мой рабочий день как шута уже закончился, — улыбнулся эльф. Он был доволен и тем, что его шуточка удалась, и возможностью наблюдать столь редкую эмоцию любимой. — Я серьезен, как гробовая доска. Именно шуты традиционно высказывают те мысли, что неуместно говорить вслух правителю. Сегодня я выполнял именно эту роль. Как, удалось? — он довольно засмеялся.

— Экера, твои шутки порой совершенно абсурдны, — растерянно ответила Онеказа. Она озадаченно моргнула, и вдруг лукаво улыбнулась. — И что, Аруихи тоже был моим шутом?

— Именно, — довольно ответил Кьелл. — Но он с этой тяжелой ношей не справился, и был изгнан на более простую должность главнокомандующего нашими военными силами, ну и всякое прочее по мелочи. Он теперь отдыхает, расслабляется, и, можно сказать, лентяйничает после тяжких шутовских деньков. Это ведь очень трудно — улавливать желания правителя, — королева рассмеялась.

— Кажется, я знаю, как мне подшутить над братом, если у меня возникнет такое желание, — с хитрой улыбкой произнесла она.

— Ой, — растерянно выдал гламфеллен. — Я только что подставил моего ученика. Зная тебя, — он с нарочитой сердитостью воззрился на женщину, — ты ему еще и расскажешь, кто тебя надоумил подколоть его подобным, — Онеказа ответила невинной улыбкой.

— Это ляжет на мою карму огромным и черным пятном, — тяжело вздохнул эльф. — Ладно, что у тебя еще сегодня запланировано? В городе недавно появился новый театр под открытым небом, некие Колченогие Комедианты. Они сейчас дают пьесу об Эотасе. Я думал тебя сводить, инкогнито. Как, хочешь?

— Конечно, — улыбка королевы искрилась удовольствием. — Я закончу к четырем, или даже немного раньше. Мы успеем на их сегодняшнее представление?

— Должны, — довольно улыбнулся Кьелл. Встав с кресла, он поцеловал женщину в щеку. — Тогда, до четырех, милая.

Укайзо, королевский дворец, несколько дней спустя

Они сидели на подушках в саду на крыше, и наслаждались теплым вечером и компанией друг друга. Кьелл перебирал струны гитары, напевая тихую песенку без слов.

— Та-а-ди-да-та, та-ади-да, — мурлыкал он, с улыбкой глядя на свою женщину.

Онеказа же напряженно о чем-то думала. В одной ее руке была сжата забытая керамическая рюмка с рисовым вином, а другая рассеянно поглаживала колено Кьелла. Она довольно хорошо изучила своего мужчину — сайфер огромной силы, как-никак, — и прекрасно знала, что он и сам любит руками, и с большим удовольствием принимает ласки от нее.

— Ты импровизируешь? — отвлеченно спросила она, погруженная в свои мысли.

— Нет, — эльф от удивления прекратил играть. Его пальцы замерли над струнами, породив на редкость немелодичную ноту. Сморщившись, как от зубной боли, Кьелл накрыл струны ладонью, и отложил гитару в сторону.

— Ты разве не слышишь эту песню в моем разуме?

— Ничего не слышу, — все так же рассеянно ответила