Элен была в восторге.

— Да, папа, да! — воскликнула она. — Мне уже гораздо лучше!

Она не догадывалась о причине такого поспешного отъезда из Парижа, а если бы и знала, то вряд ли могла бы оценить всю серьезность ситуации. Ей было достаточно того, что она едет в Сент-Этьен, где ее ждут мама и сестры.

До Эмиля наконец дошло, что он должен как можно скорее вывезти Элен из города, независимого от того, поправилась она или нет. Он сообщил о своем решении Мари-Жанне, и та встревожилась:

— Девочка еще очень слаба, мсье. Было бы намного лучше, если бы она еще несколько дней отдохнула.

Но Эмиль был непреклонен:

— Нет, Мари-Жанна. Уложите вещи Элен, и пусть она будет готова к отъезду с самого утра. Вы, конечно, будете нас сопровождать.

Мари-Жанна очень беспокоилась, что путешествие будет для Элен непосильно, и гадала, что вызвало такую внезапную поспешность. Но поскольку изменить няня ничего не могла, то ей оставалось только сделать книксен и ответить: «Да, мсье. Мы обе будем готовы».

К такому решению Эмиля подтолкнуло страшное событие, случившееся днем. Город постоянно бурлил, и Эмилю пришлось стать свидетелем насилия, предсказанного Жоржем. Теперь до него наконец-то дошло, что оставаться в Париже слишком опасно и дочку надо увозить, пока не поздно.

А произошло следующее. Закончив дела в городе, Эмиль возвращался в свое бюро. Свернув на Рю-де-ля-Пэ, улипу Мира, он увидел, что она запружена людьми и все они колонной идут в сторону Вандомской площади. Эмиль подивился количеству народа, но тревоги не испытал. Они ничем не напоминали ту толпу, в которую он попал на Монмартре. Это явно были почтенные, законопослушные граждане, и двигались они вполне организованно. Некоторые несли плакаты с призывами к миру, на одном знамени было написано «Друзья порядка». Никто не потрясал саблей и не размахивал пистолетом, просто спокойно маршировали к Штабу национальной гвардии с целью продемонстрировать свое недовольство действиями Центрального комитета.

Эмиль пристроился в задних рядах шествия, но не из солидарности, а просто потому, что ему было с ними по пути. Демонстрация носила совершенно мирный характер, и ее лидеры были захвачены врасплох, увидев, что путь на Вандомскую площадь загорожен рядами федератов. Марширующие остановились; с обеих сторон начались крики, и офицер, командующий федератами, приказал демонстрантам разойтись. Однако в царящей неразберихе и замешательстве его слова не были услышаны, и задние ряды, не зная, что происходит впереди, продолжали напирать, подталкивая зачинщиков демонстрации все ближе и ближе к нац-гвардейцам.

Противостояние нарастало, и вдруг раздался ружейный залп. Улица наполнилась дымом, возникла паника, люди кричали, а выстрелы продолжали прореживать толпу, и мостовая все плотнее покрывалась телами. Неожиданно, так же внезапно, как началась, стрельба прекратилась. Национальные гвардейцы отошли к Вандомской площади, бросив убитых и раненых на их товарищей.

Эмиль находился достаточно далеко, в задних рядах, и пули вряд ли могли его достать, но он так же, как все вокруг, был охвачен смертельным ужасом. Утративший присутствие духа, он был подхвачен демонстрантами, пробивающими себе путь обратно. Его чуть не сбили на землю, но он нашел в себе силы устоять и в конце концов выбрался из толпы. Оказавшись на спокойной соседней улице, Эмиль поймал фиакр и велел кучеру отвезти его в бюро.

Сердце все еще колотилось как сумасшедшее, когда он взбежал по лестнице в свой кабинет и в изнеможении свалился в кресло.

— Мсье? — вбежал за ним встревоженный Альбер Форке, его секретарь. — Что случилось?!

— Воды, — слабым голосом попросил Эмиль, и когда Форке вернулся со стаканом, выхватил его и залпом осушил. — Мятеж, — тяжело проговорил он, — бойня…

А потом, немного придя в себя, рассказал молодому человеку о случившемся на Рю-де-ля-Пэ.

— Становится все хуже и хуже, — согласился Форке. — Скоро Париж начнет воевать сам с собой.

— Уже воюет! — воскликнул Эмиль. — Нам придется на несколько дней закрыть бюро. Я отвезу дочь к матери в деревню, но вернусь, и тогда мы подумаем, что делать дальше. А вы, Форке, опустите ставни, заприте двери и скажите всем, что бюро до моего возвращения работать не будет.

Отдав все необходимые распоряжения, Эмиль взял другой фиакр и по дороге домой начал планировать отъезд. Поначалу он хотел покинуть Париж тем же вечером, но потом решил, что ехать по ночным улицам, где шатаются нацгвардейцы, будет очень опасно.

Пьера он нашел на конюшне — слуга чистил пустые денники, поскольку лошади Сен-Клеров были реквизированы у ворот города.

— Подготовьте фаэтон к утреннему выезду, — велел Эмиль.

— Но он давно не использовался, мсье, — напомнил Пьер. — Его нужно будет вымыть…

— Так вымойте! — оборвал его Эмиль. — И найдите лошадь.

Лицо у конюха вытянулось.

— Это будет непросто, мсье, — сказал он, разведя руками.

— Но это ваша работа, Пьер! И меня не интересует, каким образом вы ее выполните.

Эмиль был резок как никогда. Расстрел, свидетелем которого он стал на Рю-де-ля-Пэ, напугал его даже больше бунта на Монмартре.

— Слушаюсь, мсье, — ответил Петр и занялся приведением фаэтона в приличный вид.

В этот вечер в доме снова появился Жорж, но не в военной форме, а в пальто, темных брюках, ботинках, какие носят рабочие, и надвинутой на лоб шляпе.

— Жорж! — Лицо Эмиля, сидевшего в столовой перед одиноким ужином, при виде сына просветлело. — Как хорошо, что ты пришел! Ужинать будешь? У Берты наверняка найдется еще кусок пирога.

— Нет, отец, благодарю вас, — ответил Жорж. — Я не голоден.

Эмиль, прервав трапезу, отодвинул тарелку, и, если честно, сделал это с облегчением: едва не попав под пули на Рю-де-ля-Пэ, он лишился аппетита.

— Ну, — улыбнулся он сыну, — у тебя ко мне дело?

— Снова пришел предупредить вас, отец. Вы должны как можно быстрее уехать из Парижа. — В голосе Жоржа прозвучала нотка отчаяния. — Я надеялся, что вы уже уехали.

Выполняя поручения своего командира выведать настроение простонародья, Жорж бродил по улицам, заходил в кафе и бары и вдруг, к своему ужасу, увидел свет в окнах родительского дома. Значит, там до сих пор живут.

— Мы уезжаем завтра с самого утра, — ответил Эмиль. — У Элен была горячка, и она не могла поехать с мамой и сестрами, но сейчас ей лучше.

— Элен все еще здесь? Как она? — начал Жорж и тут же, охваченный тревогой, вернулся к прежней теме: — Отец, вы должны уехать немедленно. С тех пор, как власть взял Центральный комитет, никто не может считать себя в безопасности.

— Правительству не следовало переезжать в Версаль, — с упреком