Шрифт:
Закладка:
— О пророк! Не болтайте! Болтуну сводит горло. Товарищ комиссар, вы хотели что-то сказать? А Ишикочу безразличны справедливость и несправедливость, — извинился Мирза Джалал. — Одно скажу: у каждого дерева своя тень, у каждой страны свой обычай. Привычный ад лучше неведомого рая.
— Надо сначала познать этот «рай», как вы его назвали. Путь долог, перевал высок, ущелья глубоки. Главное — смыть грязь пороков щедростью души. Подождите, не отвечайте! Не давайте ответа сейчас. Арабы говорят: слово, сказанное к месту, дороже рубина.
— Да, вы правы. У человека два уха, один рот. Два раза слушай, один раз отвечай.
— А я вам отвечу: когда уши закрыты, жизнь идет мимо. И еще я хочу сказать. Вы удивились, откуда я знаю вас. А я даже знаю, что говорят про вас: «В какую б темноту Мирза Джалал ни вступил, он ее просветлит». Вы считаете, что дорога для вас закрыта. Нет. Пойдемте с нами!
И вновь разговор прервал Ишикоч.
Он пробежал по снегу в кавушах на босу ногу — так разжарило его у кухонного очага, встал между спорщиками, засунул ладони за поясной платок — бельбаг, поднял вверх одутловатую пунцовую физиономию и заголосил с азартом:
— Пусть я хитрец! Но я родился в год Обезьяны. Всю жизнь я, слава богу, кувыркался среди невзгод, но помру я не от голода. Я иду кушать. Я буду есть восхитительный, сочный, пахнущий душистыми розами плов, а вы, мудрецы, ешьте мудрость. О, как вкусна мудрость! Вах! Вах! Но плов лучше!
— Ум не в том, чтобы раскрывать и закрывать рот… — с досадой проговорил Мирза Джалал. — Начало благопристойности — обуздание своего языка, друг мой.
Но слова его не устрашили маленького самаркандца. Он дурашливо ломался:
— Ухожу! Ухожу!
Но он не ушел, пока комиссар и хозяин курганчи, все еще споря, не отправились в вихре снега, мокрые, продрогшие, в михманхану. Ишикоч шлепал кавушами по скользкой глине и, посмеиваясь, тараторил:
— Что есть бедность? Не называйте бедностью отсутствие имущества… Бедность — это отсутствие пищи, бедность — это когда в доме нет и чайрака муки… Да, счастье для бедняка, когда и ты, и твои дети, и мать твоих детей сыты сегодня и будут сыты завтра. О справедливость мира!
Он смеялся от души, ахая, всхлипывая, с повизгиванием, выкриками, шлепая себя по бедрам. Так оглушительно смеются завсегдатаи в чайханах, когда молнией вспыхивает шутка остроумца, суеслова и прохиндея. И сразу все любители чаепития ахают и хохочут.
Всегда мрачный Мирза Джалал рассмеялся. По-видимому, и для Ишикоча это оказалось неожиданностью. Разинув смешно рот, он почти с испугом взирал на колышущиеся завитки бороды, на белые зубы, на съехавшую на ухо бархатную ермолку Мирза Джалала.
— Не надо… Полно!.. — замахал он руками в священном ужасе. — Проницательнейшему столпу знаний не подобает смеяться над бесхитростной шуткой.
Все еще подавляя смех, Мирза Джалал говорил:
— Справедливость! Вы послушайте его! Мы с вами, комиссар, говорим час о справедливости и не дошли до сути. А он раскрыл рот и… все? Справедливость — это когда мать семейства не льет слез в пустой котел на холодном очаге… Да, язык Ишикоча без костей, а ломает кости. Язык твой умнее тебя самого…
Когда они поели плова и, вымыв руки, взялись за холодную, точно с ледника, дыню, Мирза Джалал сказал:
— Однажды в поисках справедливости я, ваш раб, решил пойти по пути наивных, думающих найти истину у величайшей святыни в Мекке. В коране записано: «Обязательство у людей перед аллахом — хадж для тех, кто в состоянии совершить путь к нему. И поймите его, как он вывел нас на прямую дорогу, хоть до того вы и заблуждались. Найти истину, найти справедливость!» Все идут в священную Мекку — и паломник Мирза Джалал побежал…
Он долго сидел молча, устремив взгляд в стену. Что он там видел? Перед ним проносились картины прошлого…
— Все обряды проделал, каялся — паломник! Несчастный, невежественный, темный человек, постигший все премудрости исламской науки… Сорвал с себя одежды и обернул себя тряпицами — хиррувемами. И шел по палящему аравийскому зною. Со спины паломника слезала опаленная солнцем кожа. Голова паломника лопалась от духоты. Неделю, пока тащились от Раббоки до Мекки, паломник не стриг ногтей, не смел давить на теле комаров и насекомых. Отдавал свою плоть во власть бешеных аравийских блох. Вместе с тысячами и тысячами других оберегал себя от вожделения. Час за часом твердил молитвы во славу аллаха, искореняя из своего сердца злобу на всех своих врагов, на эмира, на губернатора. Изнемогал от слабости, голода, жажды, боли в суставах, ссадин и нарывов. Ходил вокруг Каабы. И его обливали водой. И он целовал черный камень. И только разрушил веру, но так и не узнал, что такое справедливость? И вот нашелся человек, живущий в подворотне, нищий, без роду, без племени. Он разъяснил все. А вы не пророк ли, Ишикоч достопочтенный? Вы не из святых ли ревнителей благочестия? Уж не наставник ли вы, не пир ли дервишей вы, Ишикоч? А я ваш покорный мюрид?
Боже правый, знаки почтения ничуть не радовали Ишикоча. Он пугался все больше и больше. Его потрясало поведение почтенного хозяина. Мирза Джалал менялся на глазах, и Ишикоч не представлял, к чему приведут такие перемены.
Во всяком случае Ишикоч знал одно: тихой жизни в уютной курганче пришел конец. И все свои слова и советы, если бы он мог, он взял бы обратно.
— Не учи дедушку кашлять! — кряхтел он так тихо, что слышал свое бормотание лишь сам. — Боже правый! Мы — умные. Разберемся.
ОСВОБОЖДЕНИЕ
Вознесся к вершине навозной кучи.
Чем выше красуется, тем ниже падать.
Что ты сравниваешь мою девушку с луною?
На щечках моей милой нет пятен.
И лицо ее никогда не бывает на ущербе.
Прибежал Молиар, встрепанный, нетерпеливый. Его физиономия с круглой бородкой, круглыми щеками, круглыми глазами-вишнями излучала тайну. Он и начал загадочно:
— Мир наполнен непонятным. И все: солнце, луна, звезды — неясно… Все, боже правый, исходит из Египта…
— Короче, сын греха! — спокойно и властно остановил его, поглаживая свою ассирийскую бороду, Мирза Джалал Файзов. Больше чем когда-либо он походил сейчас своим спокойствием и величием на изваяние ассиро-вавилонских царей. — Ближе к делу, почтенный.
Они сидели в малой ишанской михманхане, в доме ишана чуянтепинского Зухура Аляддина. Их приняли по всем законам гостеприимства. Стеганые подстилки оказались мягкими и чистыми,
