прощалось. Ребята не перебивали и не останавливали, хотя он чувствовал, что иногда молчание их неодобрительное.

За последнее время Ната сильно переменилась, похорошела, стала активней. Обычно девчата, с которыми он бывал, встречая его, притихают и всегда приветливы. А эта ведет себя так, словно и не знала его. Подумаешь! Вот задрыга! Его заело.

Ивану обидно. Он — отличный электросварщик. Работает быстро и не устает. Швы у него при сварке ровные. После его работы стальные листы как бы срастаются навсегда. Иногда снимешь маску, отбросишь рукавицы, разогнешься и ходишь как оглушенный. А вечером — горит в глазах огонек, как огненная трещина. Это все пустяки! Упрекают Ивана, что он не учится. Так он еще будет учиться.

Иван надеялся встречаться с Натой опять, тихо, чтобы и товарищи не увидали и она была довольна. Вот уже несколько месяцев, как пытается он помириться. Вчера впервые ответила ему, поздоровалась, но спокойно, чуждо.

— В столовой надо обязательно с этой героиней познакомиться, — говорил Антон Кравчук, заходя в спальню с товарищами.

Все как взбесились… Даже комендант умаслился, выпятил грудь…

— Эй, Иван, горит! — сказал Кравчук. Он только что с работы.

Окурок прожег салфетку на тумбочке.

— В бога мать! — Иван вскочил с койки. Схватил валенок, раздавил окурок на полу, выбросил в форточку.

— Дай газету… — быстро сказал он.

«Ах, вон что! Оказывается, ее художник рисовал!» Досада стала жечь сильней.

Утром Иван ждал у проходной. Накануне была оттепель, снег подтаял, и сегодня опять сухо. Дороги и обмерзшие тротуары, похожие на дощатые мостики со слоем льда, стали скользкими. Чуть светает, белая полоса над сопками. Из полутьмы течет сплошной молчаливый людской поток. Слышно, как сотни ног быстро, мелко шаркают, торопятся к проходной.

Кое-кто знает Ивана, приходится держаться в сторонке. Если идти к ней в цех — так шуганет! А в столовой все будут смеяться. Самодеятельность им устраивать!

В ватных штанах и в стеганке, Иван, покуривая зажатую в кулак папиросу, неспокойно прохаживается, отворачиваясь всякий раз или заходя за пустые грузовики и автобусы, когда замечает кого-либо из своих.

Иногда он постукивает валенком о валенок, но не потому, что холодно — сейчас не более восемнадцати градусов, а просто ему как-то неловко. Непривычно ждать и унижаться.

Вот и она. В толпе словно вспыхнул прожектор и осветил душу.

— Ната, постой! — выкрикнул он, грубо получилось. Подошел, не чувствуя ни себя, ни ног.

Она, казалось, не слышит.

— Натка! — он нагнал ее. Твердил себе, что надо действовать смелей. «Кто ищет, тот всегда найдет!» Он так разволновался, что ни на кого не обращает внимания, даже не стыдно.

— Ната!

Она обернулась, как бы удивилась, потом наклонила голову, словно прыснула со смеху.

Еще не хватало! Смеяться надо мной! Он положил ей руку на плечо:

— Ната, подожди, поговорим немного.

Она глядела насмешливо, но не сбрасывала руки.

Перемена явная. В хорошую сторону. У Ивана отлегло на сердце. Но и зло не проходило. «Ну погоди, попадешься ты мне!»

— Приди вечером в кино «Ударник» на восемь часов… — стараясь быть ласковым, сказал он.

Ната молчала. Лицо ее стало добрей. Она подумала, что он, должно быть, как говорил Георгий Николаевич, осознал свою вину. Что-то милое, знакомое показалось ей в эту минуту в его лице. Она смягчилась. И сразу заметила, что он уловил перемену. Красивые глаза его посмотрели с самоуверенной наглостью.

— Приди в кино «Ударник», — повторил Иван. — На восемь.

— Что-о? — брезгливо скривилась Ната.

— В кино… На восемь… — он опять стал жалок. — Я билеты возьму, Наточка, буду ждать тебя…

Стал какой-то противный, ничтожный.

Ната пошла в проходную, предъявила пропуск женщине с винтовкой и в валенках, прошла мимо стальных упоров, через узкий проход и очутилась во дворе. Иван шагал за ней.

— Ну подожди… Натка, чего ты надулась…

Она рассмеялась. У нее на душе было легко и спокойно, и она не чувствовала былой обиды. Ната скрылась в воротах цеха.

— Зануда! — процедил Иван сквозь зубы.

После работы он снова ждал ее.

— Ната, ну зачем ты меня обижаешь… Я тебе все расскажу, как получилось, ты поймешь. Это была роковая ошибка.

Нате казалось, что она теперь совершенно свободна от былого чувства к Ивану. Что бы он ни говорил — ей все равно. И она неожиданно для себя разговорилась.

Едва Иван появился в общежитии, раздался взрыв хохота, над кроватями замелькали босые ноги, все вскакивали.

— Ты чё сегодня у проходной околачивался?

— Тебе больше там не отломится!

И опять хохот. Иван не обращал внимания. Скрипнул дверцей тумбочки, вытащил учебник по электросварке, с серьезным видом прошел меж коек к столу.

— Ты очки себе купи!

— А ну, шшить! — прикрикнул Иван.

— Здоровэньки! — сказал он на другой день, догоняя Нату на подходе к проходной.

— Здравствуй! — ответила она.

— Подожди… Ну подожди, пойдем вместе.

Его задержали в проходной, проверяли почему-то пропуск. Может быть, женщина в валенках заметила, как он преследует Нату, и хотела охладить пыл нахального парня. Против заводской охраны Иван бессилен. Он терпеливо ждал, пока женщина с ружьем разглядывала его фотографию, потом посмотрела в лицо, потом на Нату…

А Ната терпеливо ждала.

«Дуреха, что же ты сегодня не бежишь от него? — как бы говорил ей взгляд женщины-охранника. — Эх, сердце девичье!»

— Вот твой портрет! — подходя к Нате, сказал Иван, доставая газету из кармана стеганки. — Я всегда ношу с собой. Ну чё ты так надулась на меня? Это же не я виноват. Стенька Клебов натрепался в общежитии, а я всегда заступал за тебя.

Еще вчера ей захотелось пококетничать с ним, сделать вид, что все простила, потом — оттолкнуть, обидеть еще сильней… Опозорить перед всеми.

— Куда ты хочешь вечером повести меня?

— Куда? — у Ивана голос дрогнул. Он почувствовал, что от радости все тело его начинает дрожать как от озноба. — Хоть куда! Ты знаешь, как я рад, что мы помирились. Вчера варил, как зверь.

Ему казалось, что сейчас он сможет сварить от радости небо с землей. И шва не будет видно.

— Сегодня в обед у меня беседа с корреспондентом, будет писать, как я откликнулся на призыв о повышении производительности труда… Ну приди в кино.

— В субботу открывают новый театр, — сказала Ната.

— А что у них идет? Какая постановка?

— «Егор Булычев» Горького. Разве ты афиш не читаешь?

Сидели с Натой в высоком зале, среди моря черных и светлых кудрей.

На потолке большая люстра с синими и желтыми стеклами, как клумба анютиных глазок из парка культуры. Оправа из золоченых листьев дуба похожа на корону и на