был сначала задушен, после чего повешен на двери. Да что я вам это говорю, — всплеснул руками Гриндель. — Вы же это сами все прекрасно знаете. Зачем же отрицать очевидное? Это бессмысленно и глупо. Поэтому вам лучше сейчас дать признательные показания.

Старший следователь цепким взглядом посмотрел на Нину, надеясь отыскать на лице женщины признаки страха и растерянности. Однако увидел признаки чего-то иного — удивления и внутренней борьбы. «Ну что ж, если она борется с собой — давать или не давать признательные показания, — подумал Валдис Давидович, — надо ей в этом помочь».

— Как видите, я допускаю, что ваше участие в душегубстве мужа минимальное и было, скорее всего, полной для вас неожиданностью, нежели преднамеренным убийством. Предполагаю, что душили совсем не вы, — тоном понимающего, умудренного жизненным опытом педагога, желающего собеседнику исключительно добра, произнес Гриндель. — Я допускаю даже, что вы и не думали об убийстве мужа, принимая у себя любовника. И если бы не случился неожиданный приход его к вам домой, в то время, когда вы… были со своим любовником… в состоянии близости, никакого убийства не произошло бы. Но, — с печальным видом покачал головой Валдис Давидович, — Печорский заявился нежданно, причем в самый неподходящий для вас момент, — Валдис Гриндель искоса взглянул на Нину, пытаясь поймать выражение растерянности на ее лице (чего, увы, не случилось), — и произошло то, что произошло. Тогда это — просто рядовая драка, причем стихийно возникшая. Приведшая, к сожалению, к печальному исходу. Это совсем другая статья Уголовного кодекса, согласно которой вам грозит довольно незначительное наказание по сравнению с тем, которое могло бы грозить за предумышленное убийство. И если бы вы уговорили вашего любовника взять всю вину на себя, то…

Старший следователь неожиданно замолчал, как бы спохватившись, что и так сказал лишнее и теперь сожалеет об этом. После чего посмотрел на Нину и убедился, что обвиняемая поняла все, как нужно.

Расчет Гринделя был прост: Нина Печорская хватается за соломинку, впрочем, не соломинку, а за канат, который Валдис Давидович любезно подал ей, и сознается, что в момент непреднамеренного убийства мужа ее любовником она просто находилась рядом. Таким образом, она признается в наличии любовника и, тем самым, в соучастии в убийстве мужа, которое ей непременно предъявит суд. И пойдет Печорская вместе со своим любовником топтать зону на долгие годы. А все же жаль, что в мае прошлого года отменили смертную казнь. Впрочем, двадцать пять лет исправительно-трудовых лагерей тоже неплохое наказание…

Нина Александровна колебалась. Но не в том, стоит ли последовать ненавязчивому совету старшего следователя прокуратуры, ведь никакого преступления она не совершала. Она сомневалась в том, говорить ли ей об Анатолии, любимом человеке, на которого тоже может пасть подозрение в убийстве, причем в первую очередь. Да и перед следователем ее признание в наличии любовника не выставит ее в лучшем свете, более того, может только существенно навредить. Однако в какой-то момент Нина подумала, что следователь вроде бы как искренне расположен к ней, раз подсказывает, на его взгляд, наиболее приемлемый выход из создавшегося положения, и решила сознаться… Не в совершении уголовного преступления или соучастии в нем, а в том, что у нее, и правда, имеется любимый человек…

— Я, конечно, не должна об этом говорить… — нерешительно начала Нина.

— Это нужно не мне, а в первую очередь вам самой, — деликатно поправил подозреваемую Валдис Давидович и замер в предвкушении долгожданного признания.

— Ну, раз так, — отважилась Нина, — то я расскажу вам все…

— Слушаю вас очень внимательно, — едва обуздывая нетерпение, произнес Гриндель и потер ладонью о ладонь в предвкушении триумфа.

— Но делаю я это единственно с целью доказать свою невиновность в… несчастье, постигшем моего мужа… — все еще не решаясь рассказать об Анатолии, проговорила Печорская.

Старший следователь натурально позеленел — ну, или свет от малахитовой настольной лампы таким образом лег на его лицо, когда он вскочил со своего места — и разочарованно воскликнул:

— Как? Опять?!

— Да. В смерти мужа я невиновна, — стоически произнесла Нина. И добавила сдержанным тоном: — Но то, что у меня есть… любовник, — не сразу сделала она признание, — это правда. И я готова рассказать вам… о всех своих злоключениях, через которые мне пришлось пройти в последние годы…

— Ну, слушаю вас, — без энтузиазма промолвил Валдис Давидович и приготовился слушать.

— Я была эвакуирована из Ленинграда, когда мне не было еще восемнадцати лет, и я только что окончила школу, — начала Печорская свою историю. — Отец мой воевал, мама умерла в самом начале войны, и я жила с бабушкой. Поселили нас в бараке в районе Суконной слободы недалеко от городского кожевенно-обувного комбината «Поляр». Туда я и устроилась работать в шерстомоечный цех — затаривала промытую и обезжиренную шерсть в мешки. Работали по двенадцать часов без выходных, а когда приходила с работы домой — просто заваливалась спать, иногда забыв поужинать. В сорок четвертом году умерла бабушка, и я осталась одна. После Победы на комбинате стали отдыхать в выходные и праздничные дни, и в один из таких дней, уже в сорок шестом году, в конце октября, я познакомилась с Печорским. Случилось это так: я, выходя из кинотеатра на улице Баумана, поскользнулась — были первые заморозки после осенних дождей — и, падая, едва не налетела на мужчину в возрасте, но еще отнюдь не старого. Он поддержал меня под локоть и не позволил упасть, что и послужило поводом для нашего знакомства. Звали мужчину Модестом Вениаминовичем Печорским. Очень старомодное имя, я долго не могла к нему привыкнуть… Мы немного с ним поговорили, а потом он предложил мне вместе с ним пообедать. В его предложении я не нашла ничего предосудительного — к тому же время было обеденное, мне сильно хотелось есть — и согласилась. Печорский был очень предупредителен и галантен, отвез меня в ресторанчик при гостинице, и там нам предоставили лучшие места. Как оказалось позже, владельцем ресторана был он сам. Также ему принадлежали два продуктовых магазина, так что в средствах он стеснен не был. Помню, мы заказали множество разных вкусностей, которые я даже забыла, как выглядят и какой у них вкус, а о некоторых и вовсе никогда не слышала. Например, филе с трюфелями и паровую стерлядь. А тюрбо отварное я вообще ела впервые в жизни. На десерт мы пили настоящий кофе из прожаренных зерен и кушали венское печенье…

Гриндель пока что терпеливо слушал Печорскую и не перебивал. Однако столь пространное повествование обвиняемой в убийстве женщины начинало ему понемногу