Впрочем, не нужно думать, что тут «вопрос религиозный». Вполне светские люди, ещё вчера по инерции повторяющие зады советской пропаганды («царь был плохой, негодный, правильно убили») начинают задумываться – а в самом деле, хорошо ли было убивать Царя и его семью? А главное – зачем? Если Царь был такой плохой и его все так ненавидели, почему бы не поступить с ним как с Вильгельмом немецким, развязавшим, между прочим, мировую войну? Но его почему-то никто не убивал, а дали тихо дожить… Как-то непонятно. А если начать копать эту маленькую непонятку, откроется очень и очень многое. В конечном итоге – всё откроется. И про «революцию», и про то, кто её на самом деле сделал, а главное – зачем.

В рамках небольшой статьи мы не можем ответить на все эти вопросы, да ещё и доказательно. Автор ставит себе очень скромную цель. А именно – поставить всего один вопрос и попробовать его разобрать. Но вопрос интересный, важный, и в советском дискурсе (да простится мне такое слово) актуальный.

Все советские дети знали, что «Николашку второго народ прозвал Кровавым». Про «народное прозвище Николай Кровавый» написано было во всех учебниках. Потом это ещё и в кино повторяли, чтобы не забыли. При этом через другие рупоры те же советские пропагандисты кричали про «царя-тряпку», «царя-слабака», который, дескать, «ничего не мог». С прозвищем «кровавый» это как-то не очень вязалось.

Кстати, а откуда это «народное прозвище» вообще пошло?

Разумеется, серьёзной литературы на эту тему практически не существует – в основном советские агитки. Однако мы живём в эпоху доступной информации. Так что люди стали копать – и раскопали. Как выяснилось, сама формулировка «Николай Кровавый» была впервые обнародована при следующих обстоятельствах [46].

В 1910 году в каторжной тюрьме выпороли двух политзаключённых. Сейчас, когда пытки в тюрьмах – дело совершенно житейское, подобная чувствительность выглядит странно. Но не надо забывать, что Российская Империя была очень гуманной страной. Что её, оbiter dictum [47], и сгубило.

Далее произошло вот что. Дабы выразить солидарность с выпоротыми студентами, покончил с собой некий Егор Созонов, эсер-террорист [48], убийца Вячеслава Константиновича Плеве. Вообще-то мерзавца должны были повесить. Однако всё та же доброта «царизма» и здесь сыграла скверную роль: вместо повешения убийцу отправили на каторгу. Сначала бессрочную, но после амнистии 1905 года её ограничили. В момент самоубийства ему оставалось два месяца до выхода на волю.

Поводом к самоубийству, как уже было сказано, была порка двух студентов, Петрова и Соломянского. Дабы обратить внимание общественного мнения на этот ужас, Созонов, по официальному заключению, «принял яд» [49]. Вообще-то для привлечения внимания достаточно было и голодовки, общество было тогда чувствительным. Судя по всему, Созонов был либо не вполне в себе, либо ему помогли совершить подвиг революционные товарищи. Я бы предположил сначала второе – революционеры были людьми удивительно мерзкими, и убить своего товарища «ради Дела» для них было вполне нормальным ходом. Тем более – яд… Впрочем, и это – оbiter dictum.

Теперь следите за руками. Порка студентов и самоубийство (в кавычках или без) Созонова – в Петербурге и Москве начались очередные студенческие волнения. Как организовывались эти волнения – понятно: в университетах заправляли уголовники и разгулянная революционная сволота, которая, по тогдашнему выражению, «коноводила» (то есть дурачками-студентами управляла как хотела).

Государство запретило газетам писать о волнениях. Это вызвало неудовольствие господ газетчиков, но ещё более – левых. Третьего декабря 1910 года социал-демократическая фракция Государственной Думы (то есть большевички) подала запрос «относительно запрещения печати оглашать сведения о происходящих в Петербурге событиях в высших учебных заведениях».

Поначалу дискуссия шла по накатанной схеме – левые «обличали страшное самодержавие», правые говорили, что нехрен разгуливать сволоту. И вдруг крайне правый депутат Пуришкевич выступил с речью, в которой потребовал открытого обсуждения в прессе студенческих волнений.

Высказался он в следующих энергических выражениях: «В стенах университета почтили память многоуважаемого товарища Созонова и говорили, что на смерти его должны воспитываться молодые студенческие поколения. И не говорил ли товарищ Борис, что “пора покончить с сатрапами кровавого Николая Второго”. Вот это и есть то величайшее зло и то безобразие, которое должно быть вскрыто. И только после этих безобразий, только после того, как было произведено оскорбление Величества, в стены университета была введена полиция, которая разогнала собравшуюся там шваль, позволявшую себе оскорблять священное имя».

О правом депутате Пуришкевиче стоит сказать несколько слов. Данный товарищ играл в событиях «революции» примерно ту же роль, что Жириновский сейчас – то есть роль пугала для тогдашних людей «со светлыми лицами» [50]. Судя по всему, он это делал вполне сознательно. Выдавая себя за монархиста, русского националиста и крайне правого, он всячески вредил монархии и русскому делу. Будучи одним из лидеров Союза Русского Народа, он его расколол, создав «Союз имени Михаила Архангела». Он поддерживал все либеральные реформы. Он был одним из убийц Распутина – и, что важнее, одним из создателей «распутинского мифа». И много ещё в чём участвовал этот любопытный персонаж.

Что особенно интересно – советская власть обошлась с ним поразительно гуманно. Как сообщает всё та же Вики, «18 ноября Пуришкевич был арестован в гостинице “Россия” по обвинению в контрреволюционном заговоре. Приговор оказался необыкновенно мягким: 4 года принудительных общественных работ при тюрьме. Но уже 17 апреля 1918 года Пуришкевича выпустили из тюрьмы, после личного вмешательства Ф. Э. Дзержинского и комиссара юстиции Северной коммуны Н. Н. Крестинского. Формальной причиной освобождения стала «болезнь сына». С него взяли честное слово о неучастии в политической деятельности во время отпуска из тюрьмы. А 1 мая по декрету Петроградского Совета Пуришкевич был амнистирован». Для сравнения – настоящих русских националистов (таких, как Меньшиков) убивали на месте. Видимо, у Пуришкевича имелись какие-то заслуги перед революцией. Да такие, что игнорировать их не мог даже людоед Дзержинский.

Но вернёмся к описываемому эпизоду. Итак, Пуришкевич процитировал фразу Бориса Созонова, где упоминался «кровавый Николай». Из-за чего газеты, перепечатавшие его речь, изъяли из продажи. Разумеется, всё приличное общество тут же было осведомлено, что изъятие произошло из-за выражения «кровавый Николай».

Выражаясь современным языком, «через Пуришкевича вбросили мем». А точнее – вбросил его сам Пуришкевич. Разумеется, вполне сознательно [51].

Однако вброс оказался малоуспешным. Про «смелое высказывание» поговорили, но «Николай Кровавый» к Государю не приклеился. Несмотря на постоянные – и довольно странно выглядящие – попытки как-то реанимировать эту тему.

И проблема тут была не во всеобщей