– Не знаю, Витёк, – ответил отец, – Только так оно и было. Ты где его встретил?

– Да в поле, почти на самой середине догнал он меня, правда, не заметил я того, как он подошёл, ну вот и вся странность.

– Так вот на том самом поле и нашли его убитым, в самом центре поля и лежал он в стороне от тропки. Дней двадцать назад.

– Да ты что, пап! – только и смог вымолвить я.

– Иван тогда в город собрался ехать, к сыну. С собой деньги у него были, сумма круглая сказывал наш участковый позже, он эти деньги для внучки копил много лет, с пенсии потихоньку откладывал, хотел помочь. Ну и пошёл он на утреннюю электричку, часа в четыре утра вышел, а электричка-то в половине пятого подходит к станции. Ну и через поле шёл, когда ударили его по голове, и ограбили.

Так и не нашли того, кто это сделал. Никто ничего не видел. Но поговаривала милиция-то городская, что был это кто-то знакомый Ивану, потому как не сопротивлялся он убийце, доверял следовательно. Одним ударом тот его убил. Нашли Ивана почти сразу же, с приехавшей электрички Пестрецовы наши в деревню возвращались в тот день. Считай, что по свежим следам обнаружили. Да только ничего уже сделать нельзя было, умер Иван мгновенно, голову ему проломили.

Я сидел поражённый, но вдруг меня словно током дёрнуло и я подскочил со стула:

– Постойте-ка! Ведь он мне про Кольку-рыжего говорил что-то… Мол, сходи к нему завтра с участковым. Я ещё подумал про себя, что блажит старик.

Я не стал заканчивать фразу и бросился прочь из дома.

***

Участковый был дома. Я как мог, сбивчиво поведал ему о том, что произошло, сразу предупредив, что я не пил, и сам понимаю, насколько абсурдно выглядит моя речь со стороны.

– Но, Михаил Степанович, ведь нам ничего не стоит просто сходить и убедиться, правда? Умоляю вас, давайте просто сходим, а… А вдруг…

Михаил Степанович, надевая китель, пристегнул кобуру, и ответил коротко:

– Идём, Виктор, но смотри, если ты шутить вздумал, я тебе такой штраф вкачу, мало не покажется над милицией шутки шутить.

***

Через два часа у дома Кольки-рыжего уже стоял милицейский УАЗик, с приехавшим из города следователем, расписывались в бумагах понятые, у палисадника, несмотря на поздний час, собралась толпа деревенских, ахая и охая, глядевших во все глаза на Кольку, которого в наручниках вывели под руки двое милиционеров и усадили в зарешёченный «зад» УАЗика.

– И кто бы мог подумать, – шептала бабка Маруся, вытирая слезу, – До чего Ивана-то жалко. Убивца проклятый этот Колька.

– А мне он никогда не нравился, – ответила ей Шура, – Как приехал из города, так и был бирюком.

– А деньги-то, слыхали, закопал под яблоней, в банке трёхлитровой. Видать хотел раскопать, как всё уляжется, гад.

– А топор в сарае, слышала, припрятал, под доской, а сверху-то сеном завалил.

– Интересно и как только это Степаныч додумался там искать?

***

Виктор вернулся домой почти под утро. Участковый просил его ничего не рассказывать городским о том, как встретился он с Иваном в поле. А то, мол, не ровен час увезут тебя, Витёк, самого с санитарами в город под белы рученьки. Как уж он там всё объяснил следователю, неизвестно. Но дело было закрыто. Справедливость восторжествовала.

Ближе к обеду следующего дня Виктор пришёл на деревенское кладбище и остановившись у свежей могилки с жёлтым, деревянным крестом, долго молчал, глядя на фотографию, с которой улыбался дядя Ваня.

– Вот и всё, дядя Ваня, спи спокойно.

И подержавшись рукой за тёплый от солнца крест, медленно пошёл в сторону деревни.

Там, где осталось детство

– Привет, бабуль, здорово, дед! Как поживаете?

– Ну приехал наконец, сорванец наш! Совсем забыл про стариков.

– Ба, да ты что, ничего я не забыл. Просто то одно, то другое, Алинка вон болела, у Максимки зубы режутся, жена с ними замучилась. Я уж помогаю ей как могу с домашними делами, но я ведь почти всегда на работе. Сами понимаете, ипотеку надо платить.

– Эх, Серёженька, вот понатыкались вы в эти каменные муравейники друг на друга, хвораете вечно, бетоном дышите, да ещё и кабала на двадцать лет. Это, почитай, полжизни платить. Да было б за что! То ли дело у нас тут, в деревне, сорок соток и на всех ты хозяин. Дом стоит у тебя дворцом, ни сверху тебя сосед не давит, ни снизу не стучит, ни сбоку не воняет. Каждый сам себе хозяин. А во двор выйдешь – красота какая, яблони в цвету по весне, сирень цветёт, черёмуха. Да в раю-то, поди, хуже?

– Да всё ты правильно говоришь, ба, понимаю. Но что сделаешь? Деревня нынче не нужна государству, задавили её, разрушили. Вот и живём в своих коробках, газами выхлопными дышим…

Дед кряхтя закрутил самокрутку, задымил, закашлялся:

– Бают, мол, дорогу делать нынче станут от нашей деревни до города.

– Правда? Вот здорово, а то пока ехал до вас сегодня, два раза застрял, пришлось откапываться да ветки стелить. Грязище. Ну да по осени тут всегда так было. Это хорошо, что позаботиться решили о вас. А то ведь ни почте, ни скорой не проехать толком.

– Э, – махнул рукой дед, – Да то разве о нас? Просто тут начальничек один дачу себе прикупил. Помнишь, поди, Воробьевых? Так вот, там теперь котэжж двухэтажной стоит. До него и асфальт будут класть. А дальше ни-ни. Мы-то, на краю, так и останемся грязь месить. Да и ладно, много ль нам осталось. У свово двора я и без асфальту могу пройтись.

– А вот, поди, Серёженька наш тоже начальником станет, так и он отстроит тут коттэж! – вмешалась бабушка, – А что? Сломает нашу стару избу да и новую выправит.

– Бабуль, – улыбнулся я её простодушию, – Ну куда мне в начальники? Там свои сыновья есть для тёплых мест. А я как ездил на пожары, так и буду до пенсии рядовым тушилой.

– А и пусть, – поднял палец дед, – Что оно – место? Они вон богатые спокойно не спят, всё трясутся о том, как бы не рухнуло у их всё разом. То инфляция, то падение доллара. А ты живи, сынок, по совести, мы все так жили – и я, и отец мой, и дед, и ты сынок так живи, и правнука нашего Максимку этому учи. Нет большего богатства, чем чистая совесть. Я вот спокойно помирать буду, никому зла не делал.

– Ага, не делал он, – отозвалась бабушка, – А как межу с соседом Потапычем всю жизнь делили, забыл что ль?

– Ну и чо, ну делили, что с того, – проворчал дед, – Зато забор всегда новый был, что ни год. В этом лете на полметра к нему стоит забор, в следующем – на полметра к нам.

Я улыбался глядя на незатейливую возню моих стариков. Вырос я в этой деревне, пока родители мои всё по экспедициям мотались. В армию отсюда ушёл. Друзья тут же были. Теперь уж почти никого тут не осталось, а из оставшихся половина спились. А какие пацаны были!

– Ну чо сидишь? – поглядел дед на бабушку, – Иди, стол накрывай! Расселась. Человек с дороги, голодный, чай. Корми давай. И это…

Дед почесал нос.

– Там у тебя вроде осталось ещё маненько? За шкафом-то?

– Ба-а-а! А ты откедова прознал, что за шкафом-то?

– Я чо, я ничо, так случайно наткнулся.

– А ну я пойду гляну.

Через пару минут бабушка вернулась в комнату:

– Ты когда успел, старый ты подлец? Ведь тут полна бутыль была, а теперь на донышке. Вот он чо маненько-то говорит,