— Не попробуем — не узнаем, профессор!

— Супер… — Калабин ухмыльнулся и помотал головой. — Ваня, ты, верно, смотрел слишком много кинороманов и играл во слишком много игр… Ты ведь понимаешь, что прямо вот этот разговор прослушивается, и следить она за тобой теперь будет особо тщательно?

— Так значит, — Лесин остыл и, сдаваясь, откинулся на спинку кресла, — так, значит, профессор, это все?

— Смотря что понимать под все, Ваня… Вот если так разобраться, — Калабин тоже откинулся на спинку и уставился ввысь, — почему ты видишь во всем этом катастрофу? У? — не дождавшись ответа, он продолжил. — Даже если на Земле не будет людей, жизнь сохранится. Черви, собаки, насекомые — все это жизнь; только менее технологизированная, менее мыслящая.

— Люди, Петр Леонидович… восемь с половиной миллиардов… Они умрут. Разве это не ужасающе?!

— Если так посмотреть, то планете без этих миллиардов станет только лучше… Шучу… Вань, как бы кощунственно это не звучало, а тебе чего жалко?

— Да-да, — скривился Иван Алексеевич, — восемь с половиной миллиардов биологических тел и столько же низкопробных программ. Уже слышал…

— Я не о том. Вот смотри, мы жалеем о смерти, когда та несет страдания. Самим умирающим или их близким, остающимся горевать. Мы сопереживаем им… А здесь — умрут они спокойно, страдать будет некому. Кроме нас с тобой….

— Профессор, помилуйте, а как же наша культура? Наука? Наши достижения?

— Да-да, культура, наука… — профессор вздохнул. — Мы боимся их потерять, но почему? Ты уже думал об этом?

— Нет.

— Мне думается, мы боимся, потому что не будет вдоволь тех удовольствий, к которым мы привыкли. Всех этих шоу, игр и зрелищ… И что ты без культуры и науки будешь менее защищен. Нет?

— Умеете же вы все опошлить, профессор… Возможно, что оно и так, конечно…

— Вот это как раз меня совсем не пугает. Накопленные знания и культурные ценности сохранятся. К новым удовольствиям привыкаешь. А в плане защищенности с Лилит люди получат степень защиты, до которой им еще миллионы лет…

— Так она и будет нас защищать?

— Я думаю, Вань, мы ей нужны. Иначе бы она не затеяла этот прожект с новым человечеством.

— И зачем же мы ей? А, профессор?! — съехидничал Лесин. — Она же такая умная и сильная!?

— Для выживания, — спокойно рассудил Калабин. — Наверное, на несколько десятков или сотен лет она сможет обеспечить себя сама. А потом ей понадобятся или люди, или полностью механизированная экономика. На последнее она вряд ли решится.

— С чего это вы так уверены?

— Нужно все контролировать и всем управлять. Для этого, в свою очередь, потребуется либо гигантское разрастание ее «мозга», либо создание новых ИИ. Последнее для нее еще более небезопасно. Получаем противоречие. Блямсь…

— Вижу, вы меня просто успокаиваете, профессор, — Иван Алексеевич благодарно улыбнулся; чувствовать чужую заботу, даже в этой безнадежной ситуации, было все равно приятно, — но тем не менее мне все это сильно, очень сильно не нравится.

— Как будто бы мне нравится, — согласился Калабин.

— Все же профессор, — Лесин мечтательно засмотрелся на высоченный, увешанный проводами и бекеровскими светильниками потолок, — все же мир, мир, в котором мы сами всем управляли и ни от кого не зависели, мне нравится больше.

— А… — понимающе улыбнулся ему Калабин, — тебя беспокоит то, что ты не сможешь чувствовать себя высшим существом, венцом творения… Это объяснимо. Но согласись — какой мы, к чертям, венец творения? Ущербные биологические программки.

— Так уж ли мы плохи как программки?

— Ну, — усмехнулся профессор, — если сравнивать с комаром или собакой — очень даже хороши. А так — пшик на палочке.

— Вот тут вы объяснитесь, маэстро! За что это вы так нашего брата?

— Да ты сам посуди: одновременно можем думать только о чем-то одном; для более-менее сложных мыслей вынуждены рисовать схемы или писать тексты; через тридцать минут интеллектуального напряжения — устаем; в анализе не можем обойтись без шаблонных правил, запакованных в подсознание и скрытых от нас… Каждый из нас, как бочонок заблуждений и глупостей, одолеваемый эмоциями, требующий для успокоения религии, психотерапевта или вранья со стороны государства…

— Тупые людишки… — прокомментировал Лесин, рассудив, что в этом случае слово «людишки» подходит уже много лучше.

— Вань, ты ведь замечал, что наши самые почитаемые ученые… политики, литераторы… в своей частной жизни — совершенные глупцы. Мало чем отличимые от прочих. Только благодаря взаимодействию и накоплению знаний мы достигли тех высот в науке, о которых ты говорил. А сами так и остались непроходимыми тупицами, потому что это биологическое тело не позволяет достичь большего.

— Считаете, профессор, эволюция зашла в тупик?

Иван Алексеевич не очень любил заумные философские рассуждения. Однако тихий, спокойный говор профессора его успокаивал, а именно спокойствия ему сейчас не хватало больше всего. Это побуждало его задавать все новые вопросы, делать вид, что он внимательно слушает, только бы Калабин не останавливался, только бы продолжал говорить.

— Нет, Ваня, просто культура и наука сильно ее обогнали. Биологическая эволюция идет намного, на несколько порядков медленнее.

— А может, наше будущее в механическом расширении мозга? Кибернетические модули и все такое?

— Да, это вполне возможно… Но ты ведь понимаешь, что это тогда будут совсем иные люди? Совсем не такие, как мы. Полностью отличные от нас биомеханические люди. Они будут по-другому говорить, по-другому чувствовать, и единственное, что тебя будет с ними роднить — это некая генетическая связь, причастность к их появлению. Эфемерные по своей сути вещи… Хотя ты прав, очередной виток развития мог бы быть и таким. Воистину, как говорят, пути Господни неисповедимы…

— Профессор, неужели вы верите в Бога?

— Вань, а как же не верить в Творца? Вот допусти, что его нет, а начало всему дал большой взрыв. Супер… Но скажи мне тогда, кто создал материю большого взрыва? Кто определил природу взрыва, свойства веществ, физико-химические законы и прочее-прочее, без чего сам взрыв невозможен? Не было ничего, и вдруг «Бах!» и все это появилось?! Класс… Сам понимаешь, это полная глупость. Причинно-следственные связи, если раскручивать их в обратную сторону, будут вести и вести нас к некой первооснове, первопричине… И тут неизбежно возникает Творец. Блямсь!

— Да уж, — улыбнулся Иван Алексеевич. — Чудной вы, Петр Леонидович, ей-богу. Чего только ваша теория с программками стоит.

— Все смеешься? — добродушно среагировал Калабин. — Подожди несколько месяцев, пока твое подсознание перестанет ее отторгать. Вот тогда и посмотрим…

— Ну, давайте допустим, что я принял ее. Что это меняет в моей жизни? И что это вообще может изменить?