Шрифт:
Закладка:
Условия работы: есть гарантийная ставка – 1200, и кроме того – всякие мелкие приработки [ответы на письма, обзоры, рецензии другим отделам и т. д.], что дает в общей сложности 2500–3000. Работают они с 1 часу дня до 6 вечера, один день в неделю – «творческий», то есть «а в субботу мы не ходим на работу»[98]. Отпуск – месячный через 11 мес., и еще, по согласованию с главным редактором, так называемый «творческий отпуск» с условием написать какую-то вещь [крупную] и сдать в свой журнал.
Раз в три-четыре месяца – командировка на две-три недели. Вот, пожалуй, и все. Разумеется, их будет устраивать, если я буду выступать в других органах: это повышает авторитет журнала и удовольствие авторов, что их рукописи читает не какой-нибудь замухрышка, окончивший филфак или литинститут, а писатель.
Насчет квартиры они не дают никаких ощутимых гарантий, но <…>[99]. Но, во всяком случае, можно твердо рассчитывать на загородную зимнюю дачу от Союза, т. к. журнал находится в ведении ССП.
В общем, считаю, что мне крупно повезло, да это мне говорят и все страждущие, не скрывая своей зависти. Журнал очень солидный, это не Совкультура, которая побоялась дать мне справку для прописки и в которую я по этой причине больше ни ногой и не дал им обещанную статью. Это первый журнал в стране, через него, а в особенности через отдел прозы [который, если ты раскроешь журнал и посмотришь, занимает две трети объема], проходит вся лучшая и прогрессивная литература. В отделе нас будет двое – я и Закс, но он в сентябре уходит в отпуск, и я буду сидеть там один. Закс – прекрасный редактор, едва ли не лучший редактор среди журнальных, все нынешние знаменитости прошли через его руки, замечательный эрудит и тонкий ценитель. Сам он, правда, пишет неважно и мало, но это явление очень распространенное. Он из тех, которые могут научить, но не могут сами. Все поздравляют меня, говорят, что год работы с Заксом – это все равно что окончить аспирантуру. Как человек – очень симпатичный, порядочный и сердечный. Я как будто писал тебе, что он поднял кампанию за оставление Владимова в Москве, когда ему кто-то сказал о моем положении. Не знаю, правда, как он отнесется к моему роману, который я ему представлю вскорости, – здесь он невероятно жесток и придирчив, – но вообще мой критический стиль он хвалит и находит даже, что у меня можно поучиться стилю. Словом, если мне и повезло, то – благодаря ему и – насчет его.
К сожалению, к Заксу неважно относится нынешняя верхушка журнала [Кривицкий, Симонов], и сам он их не очень уважает, – он ведь единственный уцелевший после разгрома «Нового мира» в 1954 году, и для него идеалом шефа является Твардовский, а не Симонов. Ходят слухи, что вновь откроется «Красная новь», где шефом будет Твардовский, и тогда Закс перейдет к нему, – но не раньше, чем подготовит меня. После его ухода я сяду в его кресло и буду единственным ментором по части драматургии и прозы, т. е. редколлегия будет читать только то, что пройдет через мои руки.
Пока что работа у меня будет несложная – пробегание глазами всей груды поступающих рукописей и управление оравой внешних рецензентов [к каковой ораве я принадлежал до сих пор] – отдавать рецензентам вещи получше или сомнительные – читать самому и передавать Заксу. А он постепенно будет вводить меня в сложнейшую механику художественного редактирования от рассказа – к более крупным и сложным вещам.
Вторая фигура – это Кривицкий. Деляга и циник с головы до пят. Пальца в рот ему не клади. Человек он невероятно пронырливый и оборотистый, на его плечах держится весь журнал, и недаром Симонов везде таскает его за собою – из «Нового мира» в «Литгазету» и обратно в «Новый мир». Ходит он всегда в полуспортивном костюме и производит неизгладимое впечатление этакого американского продюсера, босса из Рокфеллеровского центра. В США он был бы, безусловно, звездою третьей величины, поскольку в его маленькой фигурке обитает гладиаторская натура финансового гения, очень осторожного, но постоянно готового рискнуть и – рискнуть крупно. По профессии он очеркист, и достаточно сказать <…>[100]. Сам он теперь не скрывает, что сделал на этом карьеру. Ведь ничего этого не было известно. Он дьявольски работоспособен. И уж если взялся провернуть для меня дело с пропиской, то – как все меня уверяют – скорее Волга потечет обратно из Каспийского моря, чем это дело не выгорит у маэстро Кривицкого.
Ну и, наконец, сам «шеф», или «старик». Его, оказывается, невозможно представить себе без Кривицкого. Это своеобразный симбиоз трудолюбивого рака и пышной актинии. Подспудное делячество и оборотистость Кривицкого позволяют Симонову постоянно сохранять лениво небрежную грацию, преувеличенный демократизм в рукопожатиях с авторами [ведь ругается с ними Кривицкий, а он только сочувствует им и пожимает плечами] и спокойную респектабельность человека творческого, не любящего копаться в навозе и дрязгах. Он дает журналу свое имя и несколько часов в месяц, а вообще – его в редакции почти не бывает. Но говорят о нем, что он тоже порядочный, деятель крупного масштаба, только более лощеный, деликатный и обаятельный.
Вот каковы эти три фигуры, под руководством которых мне предстоит пройти журнальный искус. Если каждого взять понемножку: у Закса – его эрудицию, умение и тонкий вкус, у Кривицкого – его оборотистость и замечательную способность делать из мухи слона, а потом торговать слоновой костью, у Симонова – его элегантность и сохранение прекрасной мины во всех перипетиях игры, с полным знанием того, куда и как сильно дует ветер, – если это взять, усвоить и скомбинировать, то из меня со временем выработается идеальный редактор, преуспевающий писатель.
В общем, начнем помаленьку. Пока что приступлю к работе и оформлю все свои бытовые неурядицы. Я еще не получил твоего ответа на вопросы, поставленные в прошлом письме, – они, разумеется, остаются в силе. Кроме того, я через неделю-полторы смогу выслать тебе деньги. А потом решим, как нам поступить дальше. В смысле творческом – рассказы предложу в свой журнал, только чуть попозже, когда освоюсь,
