чередование творчества и понимания. Едва ли возможно, чтобы одно могло существовать без другого, пусть на практике иногда случается так: творческий порыв овладевает объектом, вытесняя смысл, или стремление к пониманию подавляет потребность в придании объекту формы. Бессознательное прежде всего желает четкого проявления, а этого можно достичь только за счет обретения формы; также оно хочет, чтобы о нем судили, лишь когда все, что у него есть сказать, получит уловимую форму. Именно по этой причине Фрейд настаивал на выражении содержания сновидений как такового в форме «свободных ассоциаций», уже за которыми должно следовать толкование.

[180] Далеко не всегда бывает достаточно просто выявить концептуальный контекст сновидения. Зачастую необходимо прояснить смутное содержание сна посредством придания ему зримой формы. Это можно сделать с помощью рисунка, картины или скульптуры. Нередко руки догадываются, как разрешить загадку, над которой тщетно бьется интеллект. Придавая содержанию форму, мы видим сновидение более подробно в состоянии бодрствования, и всякое исходно непонятное, изолированное событие интегрируется в сферу целостной личности, пускай оно изначально не осознается. Эстетическое формулирование здесь останавливается и отказывается от любых попыток осмыслить происходящее. Порой это приводит к тому, что пациенты начинают воображать себя художниками – разумеется, непонятыми. Желание понять, если оно не сопровождается тщательным формулированием, начинается со случайной идеи или ассоциации, следовательно, оно лишено адекватной основы. У него больше шансов реализоваться, если ему предшествует творческая формулировка. Чем слабее сформирован и развит первоначальный материал, тем выше опасность подчинения понимания не эмпирическим фактам, а теоретическим и нравственным соображениям. Тот тип понимания, который интересует нас сейчас, заключается в реконструкции смысла, присущего изначальной «случайной» идее.

[181] Очевидно, что такая процедура будет обоснованной только в том случае, когда для нее имеется достаточно серьезный повод. Точно так же ведущая роль может достаться бессознательному, лишь если оно уже несет в себе волевое начало. Естественно, что это происходит единственно тогда, когда сознательный разум обнаруживает себя в критической ситуации. Стоит содержимому бессознательного обрести форму и стоит постигнуть смысл формулировки, как встает вопрос относительно способов, какие отношения сложатся у бессознательного с эго и как примирить эго и бессознательное. Это вторая и более важная стадия процедуры, сочетание противоположностей ради создания третьего элемента, трансцендентной функции. На этой стадии ведущая роль принадлежит уже не бессознательному, а эго.

[182] Здесь мы не будем определять индивидуальное эго, укажем, что рассматриваем его в банальном значении, как тот постоянный центр сознания, присутствие которого проявляется в наших ощущениях с раннего детства. Эго сталкивается с психическим творением, которое самим своим существованием во многом обязано бессознательным процессам, а потому до определенной степени противостоит эго и его проявлениям.

[183] Такая точка зрения необходима для того, чтобы прийти к соглашению с бессознательным. Позиция эго должна сохранять ценность, равную противоположной ценности бессознательного, и наоборот. Тут не обойтись без чрезвычайно важного предостережения: если сознательный разум цивилизованного человека оказывает на бессознательное сдерживающее воздействие, то и открытое заново бессознательное нередко опасно воздействует на эго. Сходно с тем, каким образом эго подавляло бессознательное ранее, освободившееся бессознательное может оттеснить эго и завладеть им. Налицо опасность того, что эго, так сказать, «потеряет голову» и потому не сможет защитить себя от давления эмоциональных факторов; такая ситуация часто наблюдается на ранней стадии шизофрении. Этой опасности не было бы вовсе или она не была бы настолько грозной, если бы процесс взаимодействия с бессознательным так или иначе лишал аффекты их динамики. Именно это и происходит в реальности, когда противоположная позиция эстетизируется или интеллектуализируется. Но противостояние с бессознательным должно быть многосторонним, поскольку трансцендентная функция не является парциальным процессом, идущим в обусловленном направлении; это полноценное, интегрированное событие, в которое включены или должны быть включены все проявления психического. Значит, аффект должен разворачиваться во всей своей полноте. Эстетизация и интеллектуализация воплощают собой замечательное оружие против опасных аффектов, но их следует применять только в случае действительно серьезной угрозы, а не для того, чтобы избежать выполнения необходимой работы.

[184] Благодаря фундаментальным открытиям Фрейда мы знаем, что эмоциональные факторы заслуживают пристального рассмотрения при лечении неврозов. Личность как целое должна восприниматься всерьез, и это правило относится как к аналитику, так и к пациенту. Насколько тщательно аналитику надлежит укрываться за щитом теории – вопрос деликатный, здесь приходится полагаться на личное благоразумие. В любом случае лечение невроза – это не психологическая разновидность «водолечения», а обновление личности, работа во всех направлениях и проникновение во все области жизни. Примирение с противоположной позицией – важное условие, от которого порой зависит очень многое. Серьезное отношение к другой стороне есть существенная предпосылка этого процесса, ведь только таким образом регулирующие факторы могут оказывать влияние на наши действия. Но серьезное отношение к другой стороне не требует буквального понимания: мы должны показать, что уважаем бессознательное, чтобы у него появилась возможность сотрудничать с сознанием, вместо автоматического провоцирования взаимного беспокойства.

[185] Итак, для соглашения с бессознательным нужно не просто обосновать точку зрения эго, но и наделить бессознательное теми же полномочиями. Эго берет на себя ведущую роль, но и бессознательное должно иметь право голоса – audiatur et altera pars[147].

[186] Способ, которым этого можно добиться, лучше всего показывают те случаи, когда люди более или менее отчетливо слышат свой «внутренний» голос. Для них технически не составляет никакого труда записать услышанное и ответить на заявления «внутреннего» голоса с точки зрения эго. Перед нами, по сути, обыкновенный диалог между двумя равноправными человеческими существами, каждое из которых уважает и ценит аргументы другого и считает нужным изменять конфликтные точки зрения за счет сравнения и дискуссии (или ради того, чтобы четко различать приводимые доводы). Поскольку на пути к соглашению нередко возникают препятствия, в большинстве случаев имеет место длительный конфликт, требующий жертв с обеих сторон. Такие «дружественные сближения» вполне возможны и между пациентом и аналитиком, причем роль адвоката дьявола, естественно, достается последнему.

[187] В наши дни мы с ужасающей ясностью видим, сколь малое число людей способно считаться с точкой зрения других, хотя эта способность является фундаментальным и обязательным условием существования любого человеческого сообщества. Всякий, кто желает жить в согласии с самим собой, должен учитывать эту основополагающую проблему. Ибо в той мере, в какой человек не признает правоты другого, он отказывает в праве на существование своему внутреннему «другому» – и наоборот. Способность к внутреннему диалогу есть краеугольный камень, на котором зиждется наша внешняя объективность.

[188] Кажется, что процесс соглашения с бессознательным очень прост при наличии внутреннего диалога, но все, конечно, намного труднее в тех