Шрифт:
Закладка:
– Дядя, может, она влюбилась в другого солдата, вот и осталась, а любовь к Родине и народу тут ни при чём.
– Стыдно так говорить. Где книжка? Дай мне, слева на полке. На полке перед тобой. Спасибо.
«Раз пришла она румяна,
Разгорелась, распылалась
Оттого, что утром рано
Долго с милым целовалась.
Раз пришла, что мрамор бледный,
Был опущен взор унылый,
Оттого, что деве бедной
Стал её неверен милый»[44].
Подождите, это всё не то. Где «Рассказы фенрика Столя»?
– Вот дядя, видишь, муж ей изменил.
– Да как он изменил на линии фронта? С кем?
– С какой-нибудь другой Лоттой! Думаешь, она одна пошла на войну?
– Анна, очень жаль, что ты надо мной смеёшься. Сколько я тебе сказок рассказывал, сколько на ноге качал!
– Дядя, ну прости. Я подумаю. Может быть, однажды стану лоттой и пойду перевязывать раненых. Но только из любви к мужчине, а не к Родине. Моя Родина – на Сириусе.
– Твоя Родина – Суоми. Финляндия тебе всё дала.
– Дядюшка, я бы так не сказала. Родилась я, конечно, в Финляндии, но мой взгляд на мир сформировали французские поэты. Я была бы не я без Рембо и Лотреамона. Самые прекрасные закаты я видела в Хювинкаяе у Хелены Шерфбек, это правда, но душа моя прозрела в Лангедоке.
– При чём тут душа? Кровь! «Кровь и честь» – учили же вас в Германии, брала бы пример с немецких подруг.
– Дядюшка, вот ты сам изменяешь Суоми с Германией.
– Не изменяю. Я подсматриваю, что там у неё, чтобы и у нас было не хуже.
– Может, мы будем сами по себе?
– Не получится, больно маленькие. Вот дорастём до Урала…
– Дядюшка, не сходи с ума. Хочешь, чтобы была война?
– Она без моего желания будет.
– С кем?
– С врагами, Аннушка.
– У меня их нет.
– А меня окружили.
– Да где? Вот у Эйно тоже враги, он в тире по банкам и зайчикам палит.
– Эйно очень меткий. Ему трудно ходить, но его сила никуда не делась, просто перешла из ног и хребта – в глаза. У меня достаточно связей, чтобы сделать из мальчика генерала.
«Ну и что, что он горбатый? – бормотал Арви, засыпая. – Во-первых, он патриот, не то что глупая Аннушка. Во-вторых, стреляет не хуже меня. Дайте ему винтовку – и он защитит Суоми».
Арви видел странный сон. Снилась зима в горах. Снег падал крупными хлопьями, бегали чёрные собаки, из пастушьей хижины вышел фюрер с двумя салазочками на верёвочке. Гитлер шёл с трудом, согнувшись, прихрамывая. У него на спине под шинелью выпирал горб. Арви почувствовал, что плечи свела боль и тоже согнулся. Фюрер заулыбался, приветственно задвигал лицом и усами. На одни салазочки сел сам, другие предложил Арви. Горбатые оттолкнулись и медленно поехали, на ходу набирая дикую скорость. Внизу, под горой, Арви увидел чёрную воду. Страшным усилием затормозил пяткой, завалился набок, врезался лицом в кучу белой соли и стал задыхаться. А фюрер пропал – видимо, ухнул в воду.
Подушка была в слюнях и соплях. Часовые стрелки протянули горизонт на белом поле: ночь, без пятнадцати три. Достал Суоми и вздрогнул – показалось, что она постарела: пожелтела, лицо помятое, поблёкли глаза и губы, тронутые цветным карандашом. «Да и я уже не мальчик». Арви провёл ладонью по впалому животу. «Неужели у меня никогда не будет семьи, детей? Я до старости буду отмечать Рождество с племянниками. Нет желания жить с бабой. Мне никто не нравится, я никого не люблю. Женское пышное тело, розовая мякоть – это прекрасно, когда голодный. Потом приедается. Хочется покоя и одиночества. У фюрера нет детей. Он заботится о рейхе. И считает своими всех этих мальчиков в чёрных галстуках. В рыцарских замках растит новую молодёжь, которая спасёт великую Германию. Мне тоже никто не нужен, у меня всё есть – мой бедный глупый папа, дорогая сестра, любимые Эйно и Анна. Вот ещё этот еврей прицепился. Не будь он евреем, я бы его обожал. Да и на еврея он не похож – ну испанец, автопортрет Веласкеса, который у отца висит. По документам немец, иначе не взяли бы в гитлерюгенд. Но почему обрезанный? Детская травма? Хотя он сам не отрицает, что еврей. Расспросить его? А зачем? Анна в него по уши влюблена, Эйно без конца с ним разговаривает, называет братцем. У них идеальная дружба. Родители рады. Нет смысла вмешиваться. Сияй на солнце, кубок Грааля!
Утром наряжали высоченную ёлку, которую Пяйве срубил на Папуле, недалеко от дома Босовых. Дерево в трамвай не влезло, пришлось вызывать грузовик.
Анна мечтала, чтобы Милочка пришла украсить ёлку, съесть жареную утку, торт, мороженое и «встретить младенца Христа», но та – ни в какую: знала, что на Рождество всегда приезжает Арви, и категорически не хотела с ним встречаться. Она считала, что младший Тролле – убийца мирных русских жителей Виипури, принявших дикую, необъяснимую смерть на Аннинских укреплениях, у красивых Фридрихсгамских ворот, под сенью рыцарского замка.
Арви всегда помогал наряжать ёлку, это было его любимое развлечение: вешал золотые яблоки, ватных мальчиков, девочек, деревянных лошадок, собачек, солдатиков. Дядя был высокого роста, только он, встав на табуретку, мог прицепить к верхушке ангела и Вифлеемскую звезду. В этот раз на табуретку залез Йозеф – он очень вытянулся и был даже выше Арви.
За праздничным столом младший Тролле вглядывался в счастливые лица родных и задавался вопросом: «Почему я не такой, как они? Почему во мне нет этого детского веселья, безотчётной свинячьей радости? Почему архитектор забрался на стул? Можно ведь произнести тост, не идиотничая. Но он дурачится, хоть и не пьян. Папа щекочет служанку. Молодёжь всех перекрикивает. Почему мне не весело? С детства смурной. Я ведь из этой семьи, должен радоваться, веселиться, жить полноценно и полнокровно, во всю силу, как они. Но не могу, что-то мешает. Во мне сидит нервное мрачное существо, несчастный встревоженный тролль».
Арви вспомнил своего одноклассника Матиаса – иногда заходил за ним по дороге в школу. Семья Матиаса не была бедной: жили в собственном доме, отец начальствовал на железке. Арви часто потел в коридоре у входа в столовую, наблюдая, как приятель собирается в школу. «Зачем я там ошивался? Матиас всегда был копушей, из-за него опаздывали на
