Шрифт:
Закладка:
Я опешил. Как такое может быть? Я помню, как волк сомкнул зубы на моей шее, как растерзал моих друзей. Помню Мару и Калена, их рассказ про обряд. Я не мог уйти с той поляны своими ногами. В ужасе я отшатнулся… Неужели… Может быть, Улла права. Я повредился умом? Придумал встречу с богом, убил своих людей, поднял руку на священное животное… Могло ли так случиться?..
Но тут я вздохнул и понял, что чувствую аромат мяса, которое едят у костра. Слышу, что сын во сне намочил штанишки, а Улла издает слабый запах страха. Тело отозвалось каждой частичкой, готовое бежать, защищаться, нападать. Всё это правда, здесь, со мной.
– Нет, Улла, – тихо и четко сказал я. – Не знаю, кто врет или со страху что увидел, но волк напал первым. Он убил Йелле и Осака и перекусил мне глотку.
– Ты… не убивал волка? – с надеждой прошептала жена.
– Убил, – нехотя сказал я, и она снова тихо завыла. – Но защищаясь. Животное было бешеным.
– И где твоя рана на шее?! – вскричала Улла, сын захныкал и заворочался, но не проснулся.
– Успокойся, – урезонил ее я. – Ко мне явился Велес и принял на службу.
– Велес? – Улла начала отползать от меня по шкурам. – К тебе явился бог?
– Понимаю, в это сложно поверить. Но я никогда не обманывал тебя. Бог явился ко мне и дал сердце волка вместо моего, которое остановилось.
В ответ Улла прекратила плакать и смертельно побледнела. А после повалилась на шкуры и начала вырывать волосы на своей голове, беззвучно крича. Почему она так? Я буду служить богу, которому мы поклоняемся, и смогу оборачиваться волком, как гласили легенды нашего племени. Отчего Улла так жутко откликается на мои слова? Я испугался, что жена повредилась рассудком от потери ребенка. Изо всех сил я пытался сдержать ее истерику, но она впилась пальцами себе в лицо. Мне стало страшно: она словно пыталась выцарапать свои глаза. Не выдержав, я силой оторвал ее руки и легонько шлепнул по щеке. Она расцарапала себе всю кожу, и теперь вместо слез по лицу ее текли тонкие струйки крови. Зверь внутри меня заворочался, требуя… Я отскочил от Уллы в испуге.
– Ты! – ткнула она в меня пальцем. – Мой отец был прав! Ты – погибель нашего народа!
– О чём ты говоришь? – с удивлением спросил я, всё еще пытаясь разобраться, чего требует зверь внутри. Кто-то из нас двоих точно сошел с ума. Разве она не слышала, что мне была оказана великая честь служить нашему богу?
– Отец предупреждал меня! – Улла всё больше впадала в неистовство. – Он говорил, что ты за создание, но я не верила!
– Что?! – всё вышло из-под контроля, я перестал понимать, о чём мы говорим.
– Моему отцу было видение, – выплюнула Улла. – Что ты уничтожишь наш народ. Убьешь священного волка, и проклятие погубит всех нас. Он устроил наш брак, чтобы я могла быть рядом и направлять тебя.
– Устроил наш брак? – потрясенно прошептал я. – Чтобы ты следила за мной?..
Всё было ложью. Вся моя жизнь – притворство. Все эти годы, наполненные, как мне казалось, любовью и смехом. Теплом. Чувством родства души.
– Ты… – я начал задыхаться. – Ты…
Ярость застилала глаза. Зверь внутри ворочался и нашептывал, что она лживая, подлая, искусная притворщица!
– Улак, – в ужасе зашептала эта женщина. – Я не верила ему… я…
Но зверь больше не слушал. Зверь повалил меня на спину и вырвался наружу. Часть меня наблюдала полную луну в верхнем стыке чума, другая же повторяла: «Рвать! Крушить! Убить!»
Извернулся. Под лапами человеческая постель. Шкуры добычи. Тепло. Тепло тут спать. Пахнет покоем. Смердит страхом. Сопят-сопят-сопят. Громкие. Вдалеке поют. И впиваются зубами в мясо добычи. Вонь! Мясо испортили. Мясо! Еда. Рвать! Крушить!
Женщина. Закричала. Визг. Утихомирить.
Прыжок. Зубами. Рвать. Еда! Мясо! Кровь!!
Лакать. Еще. Еще.
Крик. Детеныш. Детеныш. Детеныш.
Ползет навстречу. Рвать!
Нет!
Родной детеныш! Пахнет мной.
Назад.
Топот. Крики. Огонь. Огонь.
Толпа бежит.
Назад! Скрываться!
Женщина булькает кровью. Кровь! Лакать!
Нет!
– Волк… Улак… – булькает женщина, пока лапы несут меня прочь. – Волк… Улак…
Бежать. Скрыться. Больно!
Я очнулся на рассвете в овраге, полностью голый и вымазанный в крови, которая присохла к коже бурыми полосами, словно грязь – к шерсти пса, извалявшегося в луже.
У меня не получалось вспомнить, почему и как я ушел из чума после ссоры с Уллой. Острая боль от сказанных ею слов до сих пор жгла сердце. Но убегать в расстроенных чувствах было поведением не мужчины, а мальчика. Да, вначале наши отношения были устроены советом племени – экая невидаль. Но после прошло много лет в мире и покое, и пусть Улла и не любила меня так, как я ее, тем не менее я мог надеяться, что уважала и ценила. Мы дали жизнь двоим детям! Это не просто шутки…
И тут воспоминания обухом ударили меня по голове. Я закрыл лицо руками. Хорошо, что так и не встал, иначе точно бы повалился на землю. «Наша дочь мертва», – сказала Улла. Я прокручивал и прокручивал в голове то, с какой болью она выдавила эти слова, и сердце сжалось. Всё, что мне пришло в голову, – убежать, поджав хвост? Я должен был остаться и утешить ее. Понятное дело, она обезумела от горя. Улла была настоящей сумасшедшей матерью. Может быть, она и не любила меня, но ее любовь к детям не вызывала сомнений. Что же я за королобый осел? Бросил жену в непростое время!
С трудом, с третьей попытки, удалось сесть. Каждый сустав ломило. Нет, не скажу, что было больно: после обряда слово «боль» я не могу применять к таким незначительным неприятным ощущениям. Но ломота ощущалась даже после разминки. Словно перебрал вчера вина. Нашел тоже время напиваться с горя. Я готов был убить сам себя.
Наконец тело начало слушаться, и я огляделся. Как я мог остаться без набедренной повязки? На улице морозило, выпал очередной легкий снежок – предвестник наступающей зимы. Холодно мне не было, но разгуливать голышом по лесу и спать в овраге – не самое лучшее решение человека, который несет ответственность за семью и племя. Судя по деревьям, я не успел забраться в лес слишком глубоко и был недалеко от поселения. Лучше всего вернуться. Найти одежду, извиниться перед Уллой и попытаться разобраться со всем, что натворил.
«Мы теперь прокляты!» – прогремел в ушах голос жены. В голове вновь замелькали картинки вчерашнего вечера. Знахарский чум; сын, съежившийся в комок на шкурах; полное одиночество Уллы – в то же самое время, как вдалеке слышались оживленные голоса и смех общего ужина у костра; наша ссора, моя вспышка ярости…
Не тратя больше сил на восстановление памяти, я с места пустился бегом. К удивлению, у поселения оказался даже быстрее, чем рассчитывал. Утро только занималось, но было удивительно пустынно. Неужели без вождя люди совсем распустились? Почему никто не готовит завтрак, не хлопочет по хозяйству?
