Шрифт:
Закладка:
Поэтому он потянулся за добавкой, сунул ее мне в руку, я отдал ему пакетик, и сделка была завершена.
Я не был строгим наркодилером.
Я торговал, когда у меня был запас, что случалось не так часто, как у других дилеров.
Я также продавал нелегальные фильмы, поддельные дизайнерские сумки, радиоприемники из машин, которые я лично не воровал, но знал, что кто-то другой это делал.
Можно сказать, что я был немного предпринимателем.
Хотя копы, возможно, были бы более склонны назвать этот бизнес барыжеством. Что и было.
Я делал все, что мне было нужно, чтобы заработать немного денег для поддержания света в нашей кишащей тараканами квартире в дерьмовом районе. Мой папаша сидел в тюрьме. Моя сестра была слишком мала, чтобы работать, бабушка слишком стара. А моя мама, когда она не втыкала иголки себе в руку, занималась проституцией или пропадала на несколько дней подряд.
Так что я должен был сделать шаг вперед.
Я должен был стать мужчиной.
Я должен был сделать то, что должен, чтобы попытаться позаботиться о своей сестре.
Будучи несовершеннолетним и живя в плохом районе, у меня не было чертовски много возможностей. У меня была работа по выходным — мытье посуды, зарплата, которую я получал под столом, и которая злила меня каждый раз, когда мне ее вручали.
Так что мне пришлось проявить изобретательность. Другого выбора не было. Я провел свое детство, будучи слишком маленьким, чтобы работать, слушая, как моя сестра плачет от голода, потому что в холодильнике не было ничего съестного, и я едва мог утешить ее, потому что мой желудок тоже был зажат тисками. Теперь я был достаточно взрослым, чтобы что-то изменить, и я это сделал.
Торговать было легко. Большим парням всегда нужен был какой-то маленький никто, чтобы держать тайник, совершать обмен, брать на себя весь риск.
Пешки и козлы — так называл нас Мик, самый крупный из всех, кого я знал, в организации, которая была намного выше, чем я мог себе представить.
Но я был самым маленьким человеком на тотемном столбе, и мне не всегда было что толкать. Тогда-то я и занялся побочным бизнесом — сумки, фильмы, музыка, автомобильные радиоприемники.
— Не занимайся здесь этим дерьмом, — раздался голос, заставив меня мгновенно отпрянуть. Была ли какая-то часть меня, может быть, даже большая часть, которой нравилось чувствовать себя взрослым, прокладывать свой путь, быть человеком, которого признают другие? Мне было семнадцать лет. Конечно, бл*ть.
Но, несмотря на это, какая-то часть меня знала, что дилеры — это отбросы. Я ненавидел дилера своей матери с таким огнем, который не должен был иметь, когда был еще ребенком. В том, что я делал, было какое-то уродство, которое никогда не давало мне покоя.
Но когда я повернулся и увидел двух детей примерно моего возраста, не полицейских, не взрослых, к которым я все еще относился с нескрываемым уважением, а просто детей моего возраста? Все чувство вины улетучилось, и на смену ему пришла чисто подростковая бравада.
— Не лезь не в свое гребаное дело.
Тот, что покрупнее, темноволосый, темноглазый, массивный парень, поднял бровь, глядя на своего приятеля, который был светлым в сравнении с темным, — светловолосым, светлоглазым и с безошибочно узнаваемой внешностью симпатичного мальчика.
Когда темноволосый снова посмотрел на меня, его тон был скучающим, но в нем слышались стальные нотки.
— Ты торгуешь перед моим домом, так что это мое гребаное дело.
Я посмотрел ему вслед, не увидев ничего, кроме заколоченных витрин магазинов, которые были заброшены практически всю мою жизнь. Если это было его место, то он сидел на корточках. Если он сидел на корточках, значит, он был настоящим беспризорником. А у настоящих беспризорников было очень мало терпения по отношению к таким детям, как я, у которых было теплое место, которое они называли домом.
— Да, у нас нет проблем с сумками, пленками и прочим дерьмом, но наркотики держи вон там, — сказал тот, что посветлее, махнув рукой влево, где, как я знал по опыту, орудовала местная мексиканская банда.
— Ты хочешь, чтобы меня убили?
— Пытаюсь сделать так, чтобы не пришлось засовывать пальцы в глотку очередному наркоману, когда ты даешь им слишком много дерьма, — сказал более темный, пожимая плечами.
— А если я не буду делать это в другом месте? — спросил я, придвигаясь ближе, возможно, слишком смело, потому что большинство ребят моего возраста не хотели со мной связываться, учитывая мои размеры. Но этот парень почти соперничал со мной, и если по тому, как он оттолкнулся от стены и уверенно двинулся ко мне, можно было судить, что он уверен в себе.
— Тогда у нас будет проблема.
— А мы не хотим проблем, — согласился тот, что полегче.
Я мог быть самоуверенным, но я не был глупцом. Я не ввязывался в драки без причины.
— Кто ты, бл*ть, такой?
— Родс, — ответил темный. — Ксандер. Это Гейб. И с этого момента это наша гребаная территория, и ты не ступишь на нее с наркотой в кармане. Понял?
Я понял.
И весь следующий год я следовал этим правилам.
Но в год моего восемнадцатилетия жизнь, которая у меня была хоть и не прекрасная, но и не ужасно депрессивная, быстро изменилась.
Моя бабушка умерла, будучи старой и больной. Моя мама умерла через два месяца, с иглой в руке, а рядом с ней ее дилер, член которого все еще торчал из нее.
Затем на семнадцатый день рождения мою младшую сестру удерживал ее парень, который позволял каждому члену своей банды насиловать ее, пока один из этих ублюдков не задушил ее до смерти.
Я был тем, кто опознал ее тело.
И давайте просто скажем, что хотя я, возможно, и пытался быть хорошим человеком, который тайком нарушал закон, я не был настолько хорошим, чтобы не чувствовать, как ярость кипит в моих венах. Я не был настолько хорошим, чтобы не знать, что каждый из этих сукиных детей должен заплатить за то, что они сделали с ней, единственным светом в моей гребаной жизни, единственным человеком, для которого я хотел сделать лучшую жизнь, дать лучшие возможности.
В течение следующих трех лет, пока я пробивал себе путь наверх в организации, на которую работал, уже не заботясь о том, чтобы кого-то подвести, потому что не было никого, с кем можно было бы это сделать, я медленно, но верно уничтожил всех этих
