его в подбородок, испытывая боль за годы страданий и изоляции, которые он пережил. Он не опустил лицо, чтобы встретиться с ее губами.

— Я не хочу твоего сочувствия, — прорычал он, упрямо и зло.

— Точно так же, как я не хочу твоих денег, — ответила она.

Затем он запрокинул голову, чтобы взглянуть на нее сверху вниз.

— Дело не в деньгах.

— Речь идет не о сочувствии. Это касается заботы, Леон. — Она сжала его подбородок одной рукой, а другой провела по его груди, чувствуя мускулы и жар его тела. — Речь идет о том, чтобы ты открылся и впустил. Меня впусти в свою жизнь!

— Тебе не нужно заботиться обо мне.

— Но ты ведь собираешься заботиться обо мне? Если так пойдет дальше, то скоро ты потребуешь от меня контролировать расход кислорода, — произнесла она в ответ. — Отключи свой контроль, Леон.

Внезапным сильным толчком она прижала его к стене. Его глаза расширились, и его руки автоматически обхватили ее талию.

— Я беру контроль на себя. — Она поцеловала его в грудь. Ее собственная природная страсть вырвалась наружу. Она хотела по‑настоящему прикоснуться к нему. Она хотела показать ему свое желание.

— Ты так думаешь, Этти? — Он поднял ее и впился в ее губы.

— Я знаю, — ответила она, отрываясь от него.

Сумасшедшая уверенность в себе, которую она никогда не чувствовала прежде, сама направляла ее. Этти знала, что делать. Она знала, чего она хотела. Она осыпала его тело поцелуями, легкими, дразнящими прикосновениями кончиков пальцев, языком, прежде чем позволить своим губам скользнуть ниже.

Ее желание становилось все сильнее, когда она услышала, как ускоряется его неровное дыхание. Этти отступила на мгновение, чтобы скинуть свою одежду. Когда она увидела, как он, прислонившись к стене, наблюдает за ней, она стала раздеваться медленнее. Она не была настоящей красавицей, определенно не моделью, но, очевидно, для него это не имело значения.

Только когда Этти была полностью обнажена, она снова сделала шаг вперед. Она расстегнула молнию на его брюках, стянула их и трусы вниз. Она опустилась на колени перед ним, как он стоял перед ней прошлой ночью.

Этти услышала его рычание — предупреждение, нужду. Она улыбнулась и целовала его все ближе и ближе, но не обхватила его губами. Еще нет. Этого было достаточно, чтобы ему было приятно смотреть. Она видела, как его руки сжались в кулаки и костяшки пальцев побелели. Ему нравилось то, что Этти делала. Но он все еще сдерживался. Она не хотела, чтобы он сдерживался.

Она провела языком по его члену и посмотрела снизу вверх.

— Ложись!

Леон бросил на нее взгляд, но выполнил ее просьбу.

Этти мгновение просто смотрела на великолепие, представшее ее взору на полу. Он по‑прежнему молчал. За него говорили мощнейшая эрекция и неровное дыхание — все, что ей было нужно.

Этти оседлала его и провела руками по его телу. Ее дыхание стало неглубоким, по телу разлился жар.

Леон был таким сильным, но таким одиноким. Он был достоин гораздо большего. Она была зла на его родителей. Он должен был иметь все. Этти отдала бы ему все, что могла, прямо сейчас. Со слепой яростью она двигалась, заставляя его чувствовать то, чему он научил ее, — чувствовать себя желанной. И он должен был почувствовать себя желанным.

Она скользнула по его телу, отчаянно целовала его, гладила, сильно впивалась в него губами, пока он не перевернулся — буквально прижал ее к себе и перевернул их обоих, чтобы он был над ней… внутри ее.

— Да! — закричала Этти, когда Леон рывком вошел в нее.

Но он остановился, напрягся, его глаза закрылись, его челюсти сжались, как тогда, когда он пытался успокоиться и вновь обрести контроль над собой.

— Не останавливайся! — потребовала она, глядя на него. — Не закрывайся от меня.

Его руки сильно сжали ее бедра. Этти знала, что он не сможет долго противостоять желанию.

Его глаза открылись.

— Мне не нравится терять контроль над своими эмоциями, Этти, — сказал он.

— Разве ты теряешь контроль над ними? — бросила она ему. — Ты просто выражаешь свои чувства!

На мучительно долгий момент Леон оставался неподвижен. Затем она увидела вспышку в его глазах и почувствовала внезапное изменение. Он выхватил ручку из пучка ее волос и распустил их по плечам. Он обмотал ее волосы вокруг своих запястий, буквально привязывая ее к себе и прижимая ее голову к своим ладоням, чтобы мог видеть ее глаза, чтобы мог впиться в ее рот. Ее голова откинулась назад, обнажив шею и грудь для его хищных, грубых поцелуев.

— Мне это нравится, — призналась Этти. — Мне нравится прикасаться к тебе. Мне нравится видеть тебя таким. Я хочу, чтобы ты был таким.

— На грани разума?! — прорычал он, еще раз обматывая ее волосы вокруг своих рук, чтобы сократить связь между ними.

— За гранью, — дерзко ответила она. — Вместе со мной.

Леон резко выругался и вошел в нее снова и снова. Безжалостно, больше не контролируя себя, он претендовал на свое место в ее самом центре — толкая сильнее, быстрее, глубже. Она ощутила дикие эмоции, бушующие в нем и в ней. Он снова зарычал, когда она выгнулась, прижимаясь ближе к нему, крепко обхватив его руками и ногами, держа его так, чтобы они были совершенно неразлучны. Его поцелуй опустошил ее. Она ахнула, когда Леон начал двигаться все сильнее и сильнее. Он был таким сильным! И она такой наполненной. Все мысли пропали, все слова. Были только ощущения… и затем крик и агония оргазма.

Леон вздрогнул, внезапно проснувшись. Было совершенно темно. Несмотря на тепло женщины, спящей рядом с ним, он замерз. Его сердце колотилось так, словно он спасался бегством. Эти ощущения были ему хорошо знакомы: он просыпался так много раз, в юности, и ненавидел это.

Несмотря на то удовольствие, которое они испытали с Этти сегодня вечером, его разум снова отбросил его назад в прошлое. Вероятно, это произошло из‑за их разговора. И в его памяти снова всплыли воспоминания, чувства, страх.

Эти злобные воспоминания, разбуженные разговором, неумолимо кружились в его голове и не оставляли его.

Леон так долго прятал ее — эту темную, слабую часть себя от всех. Он привык жить вместе со своими душевными монстрами, но что будет теперь, когда он живет вместе с Этти? Он не хотел отравлять ее жизнь своими проблемами. Лучше бы он никогда не говорил ей. Пожаловался на небольшое наказание? На одиночество? Он на самом деле был слабаком, как говорила его мать. Он должен снова обрести контроль