для «Иронии судьбы – 2», этот упрек в непрофессионализме выглядит в некотором роде лицемерным.

Другие опрошенные, в сущности, двигались в том же русле. Александр Проханов назвал Акунина настоящим «культурным стратегом» и предоставил читателям судить, хорош он или нет в качестве символа «рыночной эпохи». Павел Лунгин выразился в духе того же сомнительного комплимента, назвав творчество Акунина «умным развлечением». Эльдару Рязанову Акунин нравился. Алексею Герману и Александру Рогожкину – нет.

Как и следовало ожидать, лидер Национал-большевистской партии Эдуард Лимонов, по мотивам произведений которого был снят фильм «Русское», вышедший в том же 2005 году, Акунина не любил, потому что тот воплощал культурную ностальгию по монархизму и «России, которую мы потеряли» после 1917 года. Самая резкая критика исходила от директора издательства Ad Marginem Александра Иванова, заклеймившего его как государственника и в качестве «доказательства» приводившего соответствующие «правильные» ответы на вопросы: «Кто ваш любимый писатель?» – «Борис Акунин». «Кто ваш любимый режиссер?» – «Никита Михалков». Для Иванова Акунин явно персонифицирует некоторые государственные директивы путинской России. Во-первых, он конкурентоспособный «менеджер», ставящий во главу угла выгоду. Во-вторых, Акунин воплощает идеологическую ностальгию, которая, считает Иванов, коренится в самом сердце России по Путину, поскольку стремится к тому, что потерянная Россия XIX века «должна теперь стать нашим будущим». Наконец, Фандорин, главный литературный и фильмический герой Акунина, – «прототип, небесный внук» агента ФСБ. И хотя Акунин и его герой не были созданы по госзаказу, тем не менее, продолжает издатель, ведь и царский полицейский агент, совершавший убийства в последние годы империи Романовых, подбросил бы горючки, чтобы разогреть успех Путина245. Следует добавить, что никто из критиков не сказал, что думает о Джанике Файзиеве.

Кто же такой Акунин и почему фильм по его роману спровоцировал такую дискуссию? Вообще-то Акуниных два. Первый Акунин – псевдоним ученого-япониста грузинского происхождения по имени Григорий Чхартишвили. Второй Акунин – создатель альтернативного прошлого, страны, по слову автора, «напоминающей Россию», где силы, которые поддерживали, но в итоге разрушили империю Романовых, становятся дискуссионными фигурами, ложащимися в основу хорошей детективной истории. Первый Акунин – продукт особенного сообщества позднего социализма, а второй – продукт постсоветского культурного стремления понять Россию, которая, видимо, была потеряна в 1917 году. Популярность Акунина-писателя беспрецедентна246. И фанаты, и критики справедливо говорят об «акунизации» России; Акунин по-своему обратил «Россию, которую мы потеряли» в стартовую площадку возрождения патриотизма.

Жизнь и труды Григория Чхартишвили

Григорий Чхартишвили родился в мае 1956 года в Тбилиси, а вырос в Москве. Его детство, юность и взросление пришлись на период послабления государственного надзора над культурой, оттепели и балансирования на грани войны с Соединенными Штатами, советского освоения космоса и стабильной стагнации брежневской эпохи. Как дитя своего круга, Григорий был интровертом, прятавшимся в безопасном и волнующем пристанище книг, которые мог найти.

После посещения в Москве спектаклей театра кабуки у него возник интерес к Японии и родилось решение специализироваться в японской истории и языке в московском Институте Азии и Африки МГУ, куда он и поступил в 1973 году. Интерес к Японии, как он потом говорил, возник потому, что «она казалась такой экзотичной и такой непохожей на Советский Союз»247. В этом смысле он следовал по пути многих советских молодых людей 1970‐х – не то чтобы диссидентов, но и не энтузиастов, поддерживавших линию партии, а просто граждан, расчищавших себе пространство, где можно было бы заниматься тем, чем хочешь. Как продукт поздней советской империи и, следовательно, позднего социализма, к 1970‐м годам Чхартишвили был типичным нетипичным молодым человеком, чужеродным воплощением того, как советская империя формировала своих граждан. Грузин по происхождению и по национальности в паспорте, москвич по воспитанию и склонностям, приверженец русской классической литературы, энтузиаст японской культуры и истории, советский гражданин, не имеющий устойчивых политических взглядов, но чувствовавший «легкий дискомфорт». Этот странный микс можно было объяснить, просто констатируя факт, что личность, совмещавшая в себе эти внешне несоединимые элементы, жила в Москве эпохи Брежнева. Чхартишвили потом объяснял это так: «Это Москва, и здесь у всех разные корни. Моя жизнь и образование были типично московскими и типично советскими». Выросший в 1960‐е, Чхартишвили вспоминал:

Я был счастливым ребенком в самой счастливой стране на свете. Потом, в 1970‐е, когда я стал старше, я начал думать, сравнивать то, что видел в Советском Союзе, с тем, что я читал и слышал о других странах, я увидел окружавшую меня ложь. Я не был таким уж счастливым, как и моя страна248.

После окончания института Чхартишвили работал научным сотрудником, специалистом по Японии. Он публиковал статьи о японской литературе, переводил с японского и английского (в том числе Юкио Мисиму и Малькольма Брэдбери), хотя некоторые из его переводов не увидели свет вплоть до наступления горбачевской эпохи.

Чаще всего, вспоминая брежневскую эпоху, Чхартишвили отзывается о ней как о «скучной»249. А потом, как это произошло со многими представителями последнего советского поколения после прихода Горбачева, все в его жизни изменилось. В 1990‐е Чхартишвили, как многие его соотечественники, испытал экзистенциальный кризис. Пытаясь справиться с ним, он написал книгу «Писатель и самоубийство», в 1999 году увидевшую свет в респектабельном издательстве «Новое литературное обозрение». Рассчитанная на широкий круг читателей, эта книга исследует феномен самоубийства в разных произведениях, обнаруживая давнюю привычку Чхартишвили к чтению. По его признанию, предварительная работа над этой книгой совершила переворот в его сознании. Для разнообразия и просто чтобы передохнуть, он решил погрузиться в детективы, и этот интерес к жанру вылился в написание целой серии детективных сценариев и романов. Оказалось, что эта терапия укрепила желание продолжить в этом же духе уже под именем другой личности, Бориса Акунина. Это имя Чхартишвили выбрал по двум причинам. Во-первых, в качестве оммажа отцу анархизма Михаилу Бакунину (Б. Акунин). Во-вторых, по-японски «акунин» значит «плохой человек» (или «злодей»). Таким образом, Чхартишвили застолбил несколько участков на территории русской национальной и имперской памяти, чтобы начать игру с прошлым, раскачать память о XIX веке и русском имперском проекте в течение веков. В хаотичные 1990‐е, когда плохие парни могли делать добро, и наоборот, выбор для псевдонима фамилии Акунин был идеальным.

Более всего