Она так и вскинулась, и уже открыла рот, чтобы резко ответить, но Тристан уже отпустил ее и потянулся ко мне, шаря рукой. Я сразу же взяла его за руку, устроив его ладонь на сгибе своего локтя.

— Отличная идея, — согласился лорд Тристан. — Милдрют, будь добра, перенеси вещи леди Изабеллы в восточную комнату, там ей будет удобнее всего, — и пояснил, обратившись ко мне. — Комната не слишком большая, но обустроена более привычно для вас. Я живу так, как мне удобно, но в своей комнате вы можете обставить все по-своему.

— Нет, я не хочу менять ваших порядков, — ответила я. — Уверена, что без труда привыкну ко всему.

Мы пошли по дорожке, выложенной деревянными плашками, вдоль которой вместо перил были натянуты веревки, а Милдрют ничего не оставалось, как вернуться к лодке и тащить мой сундук на пятьдесят ступеней вверх. Я не смогла отказать себе в удовольствии посмотреть на ее злое лицо, и оглянулась.

Телохранительница смотрела нам вслед, и если я умела читать взгляды, она мечтала придушить меня прямо здесь и сейчас. Я улыбнулась ей и чуть пожала плечами, чем вызвала новую волну ярости. Круто развернувшись, Милдрют исчезла в каменном проеме, а Тристан тем временем рассказывал историю странного дома на скале:

— Это место открыл мой отец. Он каждую субботу уединялся здесь, превращаясь из человека в дракона. А потом он приказал построить здесь дом и часто прилетал сюда, чтобы побыть одному и насладиться покоем и тишиной. Он брал меня сюда, рассказывал много занятных вещей — про наших предков, про войну с людьми. Он был очень мудрым, мой отец. Когда я здесь, всегда чувствую его рядом.

— Тогда вы очень счастливый человек, — сказала я, подумав, что у меня не осталось даже возможности попасть в замок, плиты которого помнили голос моего отца и звук его шагов.

— Вы сказали это с такой горечью, — лорд Тристан осторожно погладил мои пальцы — словно подбадривая, поддерживая. — Но вы счастливее меня — ваш отец жив, и вы можете говорить с ним не в мечтах, а наяву.

— Да, вы правы, — засмеялась я принужденно. — Но сейчас папа далеко, и я так прочувствовала ваши слова, что горечь проявилась поневоле.

— Не грустите, Изабелла, — произнес он с теплом и сочувствием, — скоро вы встретитесь с семьей.

Сам того не зная, он произнес нечто зловещее. Моя семья уже давно была на небесах, и как бы я не горячилась, утверждая, что честь дороже жизни, торопиться на тот свет мне совсем не хотелось. Поэтому я промолчала, а Тристан уверенно шел по деревянной тропе, по направлению к дому.

— Сквозь скалу бьет родник с пресной водой, — сказал он и указал в сторону.

Там я увидела каменную чашу, в которой свободно могли поместиться четыре человека. В нее тонкой струйкой лилась вода из трещины в камне.

— Отец приказал вытесать здесь ванну, — объяснил Тристан, — ванна под открытым небом — не слишком приемлемо с точки зрения морали, но здесь никого нет, а птицам и ветру нет дела до ограничений, установленных людьми.

Я смотрела на этот естественный бассейн и представляла, как хорошо было бы плескаться в нем в знойный полдень или утром, или вечером, перед сном, в тихую погоду. Экстравагантно, вызывающе, но кому бросать вызов, когда поблизости нет даже рыбацких лодок? И кто сможет увидеть тебя на вершине скалы кроме птиц, ветра и солнца?

Мы обогнули родник и каменную чашу, и вышли к дому. Здесь скала была ровная и плоская, словно срезана великанским ножом. Получилась площадка шириной и длиной около двадцати шагов. Справа, у самого обрыва, росло огромное дерево — оно было похоже на сосну, но в то же время не похоже. Корни его оплели камни намертво, проникая в самую глубь скалы, вцепившись в нее, став с ней одним целым. Могучая крона была видна даже с берега, но дерево тянулось не к берегу, а к морю, простирая толстые узловатые ветви к солнцу. Возле сосны в скалу были вбиты металлические сваи, а на перекладине между ними на цепях висели качели — тоже из металла, тонкой и искусной ковки, покрытые ржавчиной. В звеньях цепи застрял цветок, бессильно поникнув высохшей головкой.

— Здесь качели… — сказала я удивленно.

Если раскачаться, то, взлетая вперед, окажешься прямо над морем, на неимоверной высоте. Кто же осмеливался на такую забаву?..

— Их поставил мой отец для моей матери, — сказал Тристан спокойно, безо всякого выражения.

Мы прошли мимо качелей, но я не могла оторвать от них взгляда. Позабытая игрушка, заржавленные цепи, сухой цветок — все это производило гнетущее впечатление, и совершенно не вязалось со свежестью и радостью утра.

— Позвольте спросить, — поинтересовалась я у Тристана, — а где ваша уважаемая матушка?

— Умерла, — ответил он, поднимаясь на крыльцо в две ступени, ведущее в дом.

— Мне очень жаль, — пробормотала я, а лорд Тристан уже взялся за дверное кольцо.

— Не стоит жалеть, — ответил он. — Она умерла, когда мне было пятнадцать, я уже и позабыл о ней.

Это был необычный дом — такой же необычный, как и его хозяин. Наполовину вырезанный в камне, наполовину деревянный, он казался небольшим снаружи, но вместительным внутри. Здесь были комнаты с огромными окнами от потолка до пола, а были темные клетушки и вовсе без окон. Тристан вел меня, безошибочно рассказывая, что и где стоит, где находится кухня, а где ванная комната, где живет Милдрют, а где буду жить я…

Моя будущая комната оказалась деревянной, с огромным окном, выходящим на море. Рама была тройная, сделана из дерева и делила окно на множество квадратов. Две раздвижные части были застеклены, чтобы при желании можно было спрятаться от дождя и ветра. С потолочных балок спускались прямоугольные светильники, затянутые промасленной бумагой вместо стекла. Как и в других комнатах, здесь почти не было мебели. Высокий деревянный ящик у стены, низкий стол, по обеим сторонам от которого вместо стульев лежали подушки.

— А где ваша комната? — спросила я, глядя на безбрежное море, которое мне предстояло теперь видеть из окна. Солнце уже взошло, и сейчас волны из бирюзовых превратились в лавандово-синие, и они колыхались точно так же, как цветы на полях Юнавира.

— Почти напротив вашей, — ответил лорд Тристан. — В коридоре — первая дверь направо. Но поверьте мне, эта комната лучше, чем моя, иначе я бы сразу уступил вам свою.

— Даже если бы уступили, я никогда не воспользовалась бы такой щедростью, — ответила я с улыбкой, хотя понимала, что он не увидит