Делается это с целью получения психологических и материальных благ. Родителю-провокатору легко и приятно чувствовать, что он может воспитывать ребенка на свое усмотрение, как ему вздумается, не затрудняться необходимостью компромиссов по поводу графика, режима и в целом времяпрепровождения ребенка. Родитель-провокатор получает моральное удовольствие от втаптывания в грязь бывшего партнера и от ощущения собственной власти.

Такой родитель равнодушен к тому, что наносит ребенку травму, которая будет влиять на всю его дальнейшую жизнь, потому что и ребенка он рассматривает не как личность, а как свой придаток. Свое поведение он объясняет просто: «Да никакой травмы нет и не будет, все у ребенка нормально. Не нужен нам (с ребенком) этот нерадивый отец/ничтожная мать, пусть держится подальше».

Ребенка такой взрослый видит как способ удовлетворения своих эмоциональных нужд. Ребенок становится нарциссическим расширением отца или матери. Прекрасное наблюдение сделал кто-то из семейных психологов: «Если ребенок позиционирует себя „выше родителя“, это происходит потому, что ребенок „стоит на плечах“ другого родителя». Если вы как специалист наблюдаете такую ситуацию, это является прямым показанием к проверке наличия синдрома отчуждения.

Один из вариантов личностного расстройства, которым обладают родители-манипуляторы, — это нарциссическое расстройство личности. Его не стоит путать с популярным в быту эпитетом «нарцисс». В бытовом понимании нарцисс — это самовлюбленный человек.

Нарциссическое расстройство личности — клинически значимая патология, которая характеризуется глобальным паттерном грандиозности «Я», недостатком сочувствия к другим, повышенной зависимостью от внешних оценок и эксплуатирующим стилем взаимоотношений с людьми.

Это устойчивое и глубокое нарушение восприятия и понимания себя, людей и мира, что приводит к неадекватным и ригидным моделям умственной деятельности, эмоционального опыта и поведения. Особенно ярко патология проявляет себя в межличностных отношениях (эксплуатирующий стиль отношения к другим).

Лучший способ противостоять проблеме — это своевременно понять, что производятся планомерные действия по отрыву ребенка. В моей практике, как правило, родитель-жертва осознает проблему слишком поздно, когда самостоятельными силами уже не обойтись и надо привлекать юристов. Тогда встает вопрос о необходимости написания заключения психолога и психолого-педагогической экспертизе.

Сам же родитель-жертва нуждается в постоянной поддержке в борьбе с чудовищной хронической болью, чтобы он не отчаялся и чтобы его поведение не приобрело глубоко реактивный характер («как со мной обходятся — так я себя и чувствую»). Нужна помощь специалиста, чтобы не сформировалось чувство беспомощности и депрессия. Конечно, трудно поддерживать человека при отсутствии объективных надежд на улучшение, но пассивность поведения только усугубляет отчуждение ребенка и является для него подтверждением мысли: «Родитель меня бросил и мало заботится обо мне — я так и думал о нем».

Центры психологической помощи могут стать местом передачи ребенка (по решению суда) из рук в руки от одного родителя к другому. В противном случае при сильно выраженном синдроме отчуждения родитель-жертва не сможет реализовать свое право по суду общаться с ребенком в том или ином графике. В моей практике был случай, когда отец-манипулятор держал дочь на коленях, когда мать-жертва пришла забрать ребенка, чтобы провести с ним положенное по суду время. И отец, и отчужденный ребенок насмехались над мамой, обзывали ее «вонючей» и всячески унижали. Решение суда по передаче ребенка в соответствии с утвержденным графиком так и не было реализовано.

Поэтому мировой опыт судебной практики (кроме России) использует центры психологической помощи как площадку, где под контролем специалиста происходит передача ребенка от одного родителя к другому. И это оправданно и правильно.

Подобный подход является еще и щадящим для ребенка, который находится как бы в заложниках у родителя-провокатора. Отчужденный ребенок может без чувства вины перед идеализированным родителем идти ко второму отвергаемому родителю, т. к. «его заставили».

В этом случае ребенок не боится санкций от родителя-манипулятора, поскольку встречи со вторым родителем были организованы якобы под давлением. На самом деле отчужденный ребенок хочет видеть второго родителя (за исключением ситуаций тяжелой формы отчуждения), но скрывает это желание даже от себя. Родитель-манипулятор прекрасно знает, что лучшее лекарство от его манипуляций — это хорошее общение второго родителя с ребенком. По этой причине родитель-провокатор максимально препятствует любому общению с унижаемым родителем и его родственниками. В моей практике был случай, когда родитель-индуктор запретил дочери дружить с давней подругой (отношения с которой продолжались несколько лет подряд) только из-за того, что увидел, как родитель-жертва поздоровался с мамой подруги ребенка. Цель — отрезать все возможные точки доступа.

Психолог, работающий с подобной семьей, должен понимать, что синдром отчуждения от родителя — это результат жестокого обращения с ребенком, где простыми терапевтическими методами решить вопрос не удастся. Нужны судебные санкции и дифференцированная система наказания за неисполнение решений суда о порядке общения с ребенком. Синдром отчуждения — внушенное психическое расстройство. Это не лирическое выражение, это реальное психическое нарушение у ребенка, созданное руками родителя-манипулятора. Недавно этот феномен был внесен в перечень психических отклонений в МКБ 11[6] (кодовый раздел QE.52.00), что явилось серьезной победой в результате длительной и сложной кампании по защите прав родителей.

В своей практике мне приходится видеть безграмотные заключения психологов. Например, в одном случае отец-манипулятор обратился к психологу за письменным резюме для суда. Отец стремился подтвердить заключением, что ребенок не хочет общаться с мамой. Желание отца понятно. У него четкие цели. Его судебный иск звучит как «ограничение матери в родительских правах». Но вот психолог написал в заключении такие фразы: «у ребенка стабильное эмоциональное состояние», «в налаживании контакта с матерью в первую очередь нужно руководствоваться желанием ребенка», «только если ребенок изъявит свободную волю в восстановлении отношений с матерью, можно осуществлять это намерение».

То есть клиническому психологу приводят на консультацию ребенка с внушенным психическим расстройством[7], когда нарушается критичность (нет достаточной аргументации позиции ненависти), налицо дихотомичность мышления (бело-черное восприятие), избыточно тесная эмоциональная связь с одним родителем при полном отрицании другого, скрываемая напряженность, — и ничего этого специалист не видит?! Он просто верит словам? Он где учился?

Как, например, ребенок может выразить желание видеть маму, когда он полностью зависит (материально, психологически, социально) от отца, который не скрывает глубокого презрения к бывшей жене?