Привезли еду. Это была похлебка из гнилой брюквы. Нина не смогла ее даже попробовать, она отодвинула миску и с отвращением отвернулась.

– Кормят хуже скотины! – возмутилась она. – Пусть сами это едят!

Тут же на ее порцию нашлись желающие.

– Давай сюда! – потянулась к Нининой миске чья-то рука, вся в мозолях и ссадинах.

– Самим надо! – перехватила миску Ганна. Она прижала всхлипывающую сестренку к себе. – Не плачь, маленькая! Надо потерпеть. И кушать надо. Другой еды не будет. Представь, что это лекарство. Противное, но необходимое. Помнишь, как мама нас лечила?

При мысли о матери Нина разрыдалась.

Через три дня проверок и дезинфекций часть узников, прибывших белгородским составом, погрузили в машины и куда-то повезли. Это была ярмарка рабочей силы. Там их отсортировали и выстроили в ряд в торговом ангаре.

– Как скотину, – сказала Оксана.

– Молчи, дуреха! Иначе попадешь в лагерь, – одернула ее Лиля. Лилька каким-то образом все разузнала. Ей откуда-то было известно, что всех остальных из их поезда отправили туда, откуда не возвращаются – в лагерь смерти. Там люди быстро теряют человеческий вид и здоровье; там вши, тиф, дизентерия и прорва всякой заразы, порожденной антисанитарными условиями. Из лагеря никого никогда не везут на ярмарку – ни одно предприятие и уж тем более ни одна немецкая семья не захочет тратить деньги на разносчиков инфекций. Из лагеря смерти один выход – вперед ногами.

На ярмарке нужно было стоять тихо и не поднимать головы. Посетители ярмарки – бауэры и благополучные фрау с геррами – придирчиво рассматривали живой товар. Всех интересовало, здоровы ли рабы и насколько они выносливы. Продавец – проворный немец в штатском – охотно демонстрировал товар: заставлял девушек и парней повернуться, наклониться, открыть рот. Он, как хороший торговец, всячески их нахваливал. Gut, gut, gesund, – говорил он. Выручив несколько рейхсмарок за очередного работника, продавец потирал руки. «Всех продам, никого не останется», – самодовольно приговаривал он.

– Божечки, как унизительно! – прошептала Нина, когда ее заставили обнажить зубы перед покупателем – невзрачным господином лет пятидесяти. «Радуйся, что на тебя спрос! Если тебя никто не возьмет, угодишь в лагерь!» – сообщила Лилька.

Заинтересовавшийся Ниной немец, видимо, разглядел в ней какой-то дефект, потому что оставил ее в покое и направился к другому «товару». Рослую Ганну быстро выбрал представитель авиационного завода. Им с Ниной даже не дали попрощаться.

– Я никогда о тебе не забуду! – отчаянно крикнула Ганна. Это были последние слова сестры, которые услышала Нина. Сколько потом Нина Кочубей ни искала Ганну, никаких ее следов так и не нашла.

Считалось удачей попасть на работу в деревню, потому что там можно было как-нибудь перебиться едой с хозяйства. Или работать в доме – всяко лучше, чем грузить уголь в шахте или таскать камни на стройке. В прислугу немцы любили выбирать крутобедрых, светловолосых девушек, какие в гитлеровской Германии считались эталоном красоты. Субтильная темненькая Нина спросом не пользовалась. К вечеру их, неприкаянных, осталось пятеро. Нина, немолодая супружеская пара из Белоруссии и еще двое девчат. Они уже думали, что поедут в лагерь, как пришел суровый, неразговорчивый управляющий и купил всех за двадцать марок.

Место, в которое их привезли, выглядело едва ли привлекательнее их прежнего лагеря: та же колючая проволока, те же сараи-бараки, надзиратели. Разве что народу здесь находилось меньше, и не было видно мертвых тел.

Нине выдали кусок ткани с надписью «OST», которую следовало пришить к одежде – так помечали «работников с Востока». В пять утра подняли, построили на аппель, то есть на проверку. Держать на аппеле могли очень долго в любую погоду, и это было самым изнуряющим в лагере, изнурительнее, чем работа. Тело затекало и мерзло на утреннем холоде, от голода кружилась голова. Если надзирателю что-то не нравилось, он мог хлестнуть плеткой, так что все стояли, не шелохнувшись и не поднимая глаз, чтобы ненароком не привлечь к себе внимания. Многие не выдерживали и опускались на землю. Тогда их оттаскивали из строя в сторону, и больше в лагере их никто не видел.

На работу водили в поле под конвоем с собаками. Работа велась по сезону. В первый свой рабочий день Нина выдергивала из земли морковь и складывала ее в ящики. Морковь была крупная, аппетитная, так и просилась в рот. Только Нину сразу предупредили, чтобы не вздумала ее съесть или спрятать. Увидят – убьют. Так голодная Нина ни разу не откусила ни кусочка даже от самой захудалой морковки. Кормили в лагере раз в сутки – с утра после аппеля, если оставалось время. Давали баланду из картофельных очисток и гнилой капусты.

Нина сдружилась с полькой Эдитой. Она была старше Нины и напоминала ей сестру: такая же бойкая и заботливая. Даже исхудавшая до скелета, коротко стриженная, с ранними морщинами на загорелом лице Эдита оставалась красавицей (или это только казалось Нине?). В лагере были собраны люди разных национальностей: венгры, чехи, поляки, много русских и украинцев. Через год все стали походить на ходячие скелеты в заношенных до лохмотьев одеждах.

Однажды, когда Нине уже пошел пятнадцатый год, ее подозвал надзиратель и повел к управляющему. Девушка вся сжалась от страха, она понимала, что может запросто оказаться в крематории, как им всем не раз обещали. Управляющий, герр Грюнтер, дал ей чистую одежду и велел помыться. Это было такое же серое платье с нашивкой, но более новое. Вид платья немного успокоил Нину – ведь если бы хотели отправить ее в печь, то не стали переводить на нее одежду.

Герр Грюнтер привез Нину в деревенский дом и без всяких объяснений оставил ее во дворе. Нина видела, что за ней наблюдают из-за оконной занавески. Девушка стояла посреди двора, пока из дома не вышла пожилая женщина.

– Arbeiten! – велела она, указав Нине на сарай.

Нина каждое воскресенье стала бывать в деревенском доме, где чистила хлев, кормила свиней, убирала в саду и в доме.

Эдита сразу ее предупредила, чтобы Нина не вздумала ничего брать, иначе отправят в полицию, а оттуда прямиком в крематорий. Фрау Грюнтер, хозяйка дома, поначалу всячески проверяла Нину: нарочно оставляла на видном месте ценные вещи и еду и тут же бежала смотреть – взяла их работница или нет. В целом фрау была неплохой, понапрасну не обижала Нину, а иногда позволяла ей взять объедки со стола. Добиралась Нина из лагеря до дома Грюнтеров уже без сопровождения. Решили, что бежать ей некуда, и это было правдой.