— Почему секрет? — тоже шепотом спрашиваю я.

— Потому что сердце моей мамы будет разбито. Она согласилась не заставлять меня есть гущу в борще только под клятву, что когда я вырасту, никогда-никогда не буду есть суп вообще! Поэтому я тайком езжу в другой город и прячусь за темными очками, если хочу съесть тыквенного супа… — Богдан лезет в бардачок, задевая меня рукой, и толпы мурашек вновь проносятся по телу, но он слишком увлечен тем, чтобы достать и надеть «полицейские» темные очки. — Теперь ты знаешь мой страшный секрет, — говорит он, и в стеклах очков отражается моя восторженная гримаска. — И будешь меня шантажировать.

— А тут ведь есть фудкорт? — верчу я головой. Кроме «Леруа» в торговом центре еще несколько крупных магазинов и наверняка должны быть и кафешки. — Пойдем поищем тыквенный суп!

Мы едим его — настоящий, на сливках, посыпанный тыквенными семечками! — и почему-то безумно хохочем, как обкурившиеся клевера мартовские зайцы. Зачем людям алкоголь и наркотики, когда можно до одури влюбиться в незнакомца, которого видишь первый раз в жизни, и наслаждаться пузырьками малиновой газировки в крови от одного только взгляда глаза в глаза? С чего только ни начинается прекрасная ерунда, которой занимаются люди вдвоем — чувствуя себя абсолютно счастливыми. Как никогда в жизни!

По магазину мы бредем сытые, довольные — и держась за руки. Как-то незаметно так получилось, никто на этом внимания не акцентировал. Просто сплелись пальцы — будто так и надо. Словно мы всегда так ходили по ремонтным гипермаркетам, выбирая всякую ерунду для дома.

— О, я хотела еще в Москве купить себе такое кресло! — восторгаюсь я, глядя на плетеное из лозы яйцо, качающееся на железных цепях.

— Почему не купила?

— В съемной квартире нельзя было вбивать в потолок крюк, — печально поясняю я. — Там вообще ничего нельзя было менять. Хотела обои поклеить — ярко-оранжевые, в полоску — тоже оказалось нельзя.

— Обои чем не угодили? — удивляется Богдан.

— Вся Москва сдает и снимает квартиры с белыми стенами, как в операционной, — жалуюсь я. — Пришлось бы после меня полный ремонт делать, слишком дорого.

— Бедная моя девочка, как ты не зачахла там? — Он тискает меня вроде бы шутливо, но мы оба понимаем, что это такой законный способ немножко потрогать друг друга, не нарушая клятв.

— Я купила много-много плетеных ярких ковриков, — хвастаюсь я. — Как у бабушки в старом доме были. Ужасно скучаю по нему, но бабушка одна уже не справлялась, пришлось продать и переселить ее к маме. Там такая яблоня росла! Яблоки огромные, почти белые и сладкие невозможно!

Я осекаюсь, потому что Богдан смотрит на меня… Ох, как он смотрит!

Нежно и пронзительно одновременно. Будто жалеет, но при этом еще и любит. И очень хочет что-нибудь сделать… Но нельзя.

Хотя кое-что можно же?

Он подтягивает меня ближе к себе, вынуждая взять его под руку, быстро целует костяшки пальцев и тут же отворачивается, ненатуральным бодрым голосом восторгаясь:

— О, смотри, какая люстра прикольная!

— Вау! — Я даже подпрыгиваю, потому что люстра и правда чумовая. — Жаль, ее себе никто не захочет из клиентов, я бы прямо вокруг нее интерьер выстроила!

Богдан отклоняется и снова смотрит на меня очень-очень странно.

— Что? — пугаюсь я. — Что случилось?

— Ты такая красивая, когда загораешься своей работой, — говорит он. — Любовался бы и любовался.

— А в остальное время не такая? — надуваю я губы, прекрасно понимая, что провоцирую, что флиртую, хотя нельзя. Но так сложно держать себя в руках, когда точно знаешь, что этот прекрасный сильный и суровый мужчина — правда-правда! — с радостью подхватит игру. Улыбнется. Не одернет. И… теперь я знала, что еще он — вовремя остановится.

Можно ему доверять.

— В остальное время ты нежная, — говорит он, и я даже начинаю сомневаться в последних выводах.

— Это я-то нежная?.. — бурчу смущенно.

— Поверь мне… брутальному мужчине, — смеется он. — Мне виднее.

Ехать обратно ужасно тяжело. Но невозможно насовсем сбежать в мир фантазий, в нашу на двоих уютную вселенную, где все так, как должно было быть… если бы мы встретились раньше.

Мы молчим всю дорогу до дома, только сплетаем пальцы — не позволяя себе большего.

Меня потихоньку начинает грызть чувство вины за этот побег от реальности. От своих собственных твердых решений. О чем думает Богдан, когда вот так хмурится, глядя на совершенно пустую дорогу, — я не знаю. Наверное, и знать не хочу. Своей вины мне больше, чем достаточно.

Когда у него звонит телефон, лицо его на миг светлеет. Он говорит:

— Алло! Привет! — Но потом слушает, что ему говорят, и грозовые тучи вновь застилают небеса. — Прямо сейчас? Хорошо. Не волнуйся. Да, заеду.

Он поворачивается ко мне, и по его лицу я вижу, что разговор будет… сложным.